Гибель Светлейшего
Шрифт:
— Я жена командарма Подобеда, — сказала Фира Давыдовна начальнику особого отдела. — Николай Николаевич Потемкин и Евстафий Павлович Пряхин наши люди, насильно мобилизованные Катюшей. Они спасли жизнь мне и моей дочери. Я прошу вас немедленно освободить их под мое поручительство. Посмотрите мои документы и письма моего мужа, товарища Подобеда.
— Насчет Потемкина не знаю, — сказал начальник особого отдела, — но коневод Эрании не вызывает у меня никакого сомнения. Во всяком случае вашу просьбу я удовлетворю,
И действительно, Евстафий Павлович и Потемкин вышли на свободу. С них взяли подписку о невыезде из Святополя.
Николай Николаевич отправился с Олегом к Фире Давыдовне, а Евстафий Павлович решил нанести вторичный визит комиссару полка. Теперь нужно было вплотную заняться Забирой и Светлейшим.
Но комиссар, перегруженный полковыми делами, не пожелал сразу принять Евстафия Павловича. Коневод, просидевший часа полтора в приемной, наконец потерял терпение и чуть не силой ворвался в кабинет.
— Вам что, некогда? — с нарочитой грубостью спросил комиссар.
— Да, представьте, некогда, — ответил Евстафий Павлович. — У меня дело государственной важности, совершенно не терпящее отлагательства. Я не прошу, а требую, чтобы вы меня немедленно выслушали.
Коневод говорил повелительным тоном, и комиссар сдался.
— Говорите, только короче. Я занят.
— Я коневод Эрании, — сказал Евстафий Павлович. — Двадцать пять лет я работал над созданием новой лошадиной породы и вырастил производителя. Это единственный в мире жеребец. Ему предстоит стать родоначальником новых породистых лошадей. Иностранные государства заплатят за него сотни тысяч рублей золотом. Слышите, золотом, а не бумажками! Этого жеребца похитил из Эрании красный командир Забира. Вот его расписка.
Евстафий Павлович вынул из записной книжки меморандум и расписку.
— Это и есть тот самый Светлейший! — воскликнул комиссар.
— Да. Я его видел своими глазами час назад.
— Вот так штука! Какие интересные дела бывают на белом свете! — прочитав меморандум, покрутил головой комиссар. — Только Забира жеребца вряд ли теперь отдаст. Конь у него прижился. Конь мировой, что и говорить!
— То есть как прижился? Как не отдаст? — глаза Евстафия Павловича заметали молнии. — Да понимаете ли вы, что говорите?
— Не отдаст! — убежденно повторил комиссар. — Ни за какой миллион не отдаст. Конь его два раза в бою от смерти спасал. Разве с таким конем боец расстанется? Ни в жизнь!
— Да прочтите вы эту бумагу как следует, — дрожа от негодования, закричал Евстафий Павлович. — Может быть, тогда вы поймете, что вам надлежит сделать.
— Да что мне ее читать! Грамотный, все понял. Забира действительно коня увел, и кличка тому коню Светлейший. Все правильно.
— Что же вы намерены делать?
—
— Какой же вы тогда комиссар, если он может не исполнять ваших приказаний? Скажите, чей приказ Забира выполнит беспрекословно? Начальника дивизии? Корпуса? Командарма? Командующего фронтом, быть может?
— Вы, товарищ, здесь не очень разоряйтесь! — вдруг побагровел комиссар. — С вами разговаривают вежливо, и на пушку вы меня не берите. Большим начальством меня не пугайте. Я не пужливый.
— Я буду жаловаться!
— На здоровье!
В это время в штабе появился Забира. Звеня блестящими шпорами, командир взвода поднимался, перепрыгивая через ступеньку. Он торопился к комиссару — его бойцов снова обделили сеном.
Увидев коневода, Забира слегка смутился.
— Что? Знакомый? — придавая возможную строгость своему голосу, спросил комиссар и угрожающе подход губы.
— Видал я его, — нехотя протянул Забира, разглядывая черную курчавую бороду старика. — Встречались.
— Придется вернуть жеребца! — сказал комиссар.
— Какого жеребца?
— Такого. Светлейшего. Будто не знаешь?
Подбородок Забиры дрогнул, и он положил ладонь на резную рукоятку кривой кавказской сабли.
— Не понимаю!
— Напрасно. Отдай коня, Забира. По-хорошему говорю. Отдай! Ученые просят уважение сделать, не кто-нибудь. На, прочитай бумагу. Здесь все прописано.
Но Забира, не глядя на меморандум, задыхаясь, прохрипел:
— Стреляй меня, комиссар, коли меня, режь на части! Не отдам! Не проси, комиссар!
И, сказав это, Забира выбежал из комнаты, опасаясь, как бы во время спора не увели Светлейшего.
— Говорил я, он помрет скорее, а с жеребцом не расстанется, — сказал комиссар, очень довольный, что не ошибся в своем предположении. — Я Забиру знаю, боец самостоятельный.
— Я поеду в Москву! — Евстафий Павлович с ненавистью глядел на комиссара.
Тот вдруг обозлился и стукнул по столу кулаком:
— Некогда мне заниматься ерундой! Забирай свою бумажку и катись к чертовой матери на зеленом катере!
И снова коневод почувствовал, как замерло больное сердце. Пошатываясь и держась за грудь, Пряхин вышел из кабинета комиссара.
Приказ командарма № 1462