Гибель великого города
Шрифт:
По языку, письменности, обрядам и обычаям соседние страны — Кикат, Кират, Пания и Шанью немногим отличались от великого города. Однако жители Мохенджо-Даро обладали кожей светло-бронзового оттенка, по сравнению с ними люди из соседних стран казались более смуглыми.
Жители Мохенджо-Даро стремились относиться ко всем благожелательно. Египтян они встречали гостеприимно, иногда пытались сами говорить на ломаном египетском языке и понимали его, потому что постоянно торговали с Египтом. Горожанам нравились черные египетские рабы и белокожие рабыни.
Люди, прибывшие из Киката, Шанью и Пании, говорили на языке великого города и
Эламские и шумерские купцы пробовали отстаивать родной язык, но горожане никогда не уступали им, считая, что достойны быть услышанными лишь те слова, которые исходят из их уст, и что в мире нет другого языка, который был бы способен выразить их чувства. И гостям поневоле приходилось смиряться, а жители великого города меж собой говорили о них как о дикарях. Эти густочерные, безобразные, смердящие шумеры и эламцы выглядят совсем как южные лесные племена. Боги Мохенджо-Даро не раз вытесняли их богов. Поэтому у них нет прекрасных каменных статуй.
Женщины великого города учили своих детей:
— Наш язык — тот самый, который избрали великий бог Махадев и богиня Махамаи для беседы между собой. Первый звук нашей речи произнес Махадев. Этот звук мы уловили и можем повторить его на барабане, сделанном из глины и обтянутом козьей кожей.
Малыши внимали словам своих матерей.
— Наши предки видели священный танец великого бога Махадева. Гул его пляски пронесся над океаном, заполнил горные долины и обратился в эхо. Ветер разнес его по всей земле. Иноверцы в далеких странах начали подражать этим звукам, но они не смогли хорошо расслышать их, оттого и говорят все народы на разных языках.
— А потом? — спрашивали дети.
— А потом мы услышали, как Махадев говорит с Махамаи.
— Разве вы сами это услышали?
— Это слышали наши предки, — поясняли матери. — И с тех пор мы стали первым народом на земле. Махадев — наш отец, Махамаи — наша мать. Когда приходит беда, все молят богиню Махамаи об избавлении, и она преследует своего злого сына Ахираджа, чтобы искоренить грех. Но Ахирадж сбросил с себя змеиную кожу, убегает. И тогда, обманутая хитростью сына, богини Махамаи успокаивается. Однако беда продолжает грозить нам, и люди просят милости бога Ахираджа, вездесущего сына Махадева…
— А почему же, — с любопытством спрашивали дети, — у Махадева и Махамаи родился такой злой сын?
И матери отвечали:
— Сейчас вы этого не поймете… Что нам сказано, тому и верьте… О богах плохо не говорят…
И этого было довольно, чтобы убедить детей.
Глава пятнадцатая
Полдень. Слышно, как бьют праздничные барабаны. Несмотря на зной, рабы хлопочут во внутреннем дворе. Звуки их шагов гулко разносятся по всему дворцу: двор выстлан цветными плитками из обожженной глины, образующими
Вени, полулежа на постели, рассеянно прислушивалась к окружающим звукам. Манибандх говорил ей:
— Нилуфар нет прощения. Я знаю, как жестоко она тебя оскорбила, красавица! Нет границ ее коварству.
Вени вопросительно подняла на него глаза.
— Она хотела обмануть и меня и поэта. Она задумала убежать, украв драгоценности и деньги. Но ты, Вени, меня спасла! Ты высвободила меня из этой отравленной западни. Я был одинок, меня утомила жизнь. И тогда на моем пути встала эта египетская красавица. Я сделал ее госпожой, осыпал золотом, и она возгордилась этим, — ей показалось, что она победила мое сердце и своими прелестями завоюет весь мир. Но я не любил ее Вени! В душе я смеялся над ней. Она не обладала истинно женским сердцем, она была всего лишь рабыней, жадной до чужого золота. Но и став госпожой всех моих богатств Нилуфар не подарила мне свою любовь…
Манибандх замолчал. Он казался удрученным, и всякий удивился бы, увидев его сейчас.
— Высокочтимый! У вас горе? — поразилась Вени. — Ведь вы подобны льву…
Манибандх поднялся и в волнении начал расхаживать по комнате. Неожиданно остановившись у ложа Вени, он сказал:
— Я сам не знаю, чего хочу!..
Взяв купца за руку, Вени усадила его на ложе и ласково сказала:
— Чего может хотеть человек… — Она закинула назад свои волосы, — кроме любви, высокочтимый? Без любви человеку трудно нести бремя жизни.
Их лица были рядом. Властный взгляд Манибандха был устремлен в ее глаза. Вени потупила взор, легкая тень стыдливости пробежала по ее щекам. Это взволновало Манибандха.
— Вени, ты земной рай! — восторженно заговорил он. — Ты не стремишься к богатству. Отныне я ненавижу свои сокровища. Это золото жжет глаза, как языки пламени. Я никогда не мог насытить свою жажду богатства. Прежде я владел золотом, теперь оно подчинило меня себе. Оно хочет пожрать меня. Мне нет спасения! Вени, поддержи меня! Скажи: «Манибандх, остановись, остановись!»
Он замолчал. Томная и расслабленная, сидела перед ним Вени. Грудь ее поднималась с каждым вздохом. Манибандх потянул Вени за руку. От жаркого прикосновения у нее застучало в висках, на лице отразился трепет страсти. Взгляды их встретились, они потянулись друг к другу и не могли больше противиться очарованию близости. Казалось, само небо стало опускаться вниз, а земля вздымалась ему навстречу. Горячее дыхание Манибандха коснулось губ Вени…
В это мгновение кто-то громко чихнул. Послышался язвительный смешок. Вени отпрянула назад. Когда женщину застают в такое мгновение, ей хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила ее. Манибандх выпустил руку танцовщицы и привстал, обезумев от ярости. Брови его грозно сошлись. Кто осмелился на эту неслыханную дерзость? Олицетворением испепеляющего гнева, образом самой смерти двинулся высокочтимый к дверям.
— Эй, раб! — взревел он.
— Да, господин! — ответил мгновенно появившийся слуга.
— Ты сейчас чихнул?
— Нет, великий господин! Смею ли я…
Начались розыски. Манибандх не мог успокоиться.
Снова окликнул раба.
— Ты видел? — спросил Манибандх у него.
— Кого, господин?
Только Нилуфар могла решиться на подобное. Но назвать при Вени ненавистное ей имя?! Да и как могла оказаться здесь рабыня?
— Того, кто чихнул… — неуверенно сказал Манибандх.