Гибель веры
Шрифт:
– Ничего не было, – молвила она.
– Тогда почему ходит такой слух?
Первый раз она улыбнулась – не слишком привлекательное зрелище.
– Вы же знаете женщин: сплетничают, особенно друг о дружке.
Брунетти – всегда был в этом уверен, только касательно мужчин, – слушал, но не реагировал. Она продолжала:
– Сестра Иммаколата вовсе не бывший, как вы полагаете, член нашего ордена. Совсем наоборот – она все еще связана своими обетами.
Затем, поскольку он мог не знать, каковы они, перечислила, отгибая пальцы правой руки:
– Бедность.
– Если она решила уйти, то по какому закону остается членом вашего ордена?
– По Божьему закону!
Резкость ее ответа свидетельствовала: она больше него знает о таких вещах.
– Имеет ли этот специфический закон легальную силу?
– Если нет, то с обществом, которое это дозволяет, что-то не так.
– Охотно допускаю, что с нашим обществом много всего не так, мать-настоятельница, но не допускаю, что в это «много» входит закон, не позволяющий двадцатисемилетней женщине изменить свое решение, сделанное в подростковом возрасте.
– И как же это вы узнали ее возраст?
Игнорируя вопрос, Брунетти спросил сам:
– Есть ли какая-то причина, по которой вы утверждаете, что Мария по-прежнему член вашего ордена?
– Я ничего не «утверждаю», – с тяжелым сарказмом произнесла она. – Лишь говорю правду Господню. Это Он будет отпускать ей грех; я же буду только приветствовать ее возвращение в орден.
– Если Мария не делала того, в чем ее обвиняют, почему она решила покинуть орден?
– Я не знаю Марии, о которой вы говорите. Я знаю только сестру Иммаколату.
– Как угодно, – согласился Брунетти. – Почему она решила покинуть ваш орден?
– Она всегда была своевольной бунтаркой. Всегда с трудом подчинялась воле Бога и большей мудрости ее начальства.
– Это, я так понимаю, синонимы? – спросил Брунетти.
– Шутите, ежели угодно, но на свой страх и риск.
– Я тут не для шуток, мать-настоятельница. Я тут затем, чтобы выяснить, почему она оставила место, где работала.
Монахиня обдумывала эту его декларацию довольно долго. Брунетти смотрел, как одна ее рука поднялась к распятию на груди – совершенно неосознаваемым, невольным жестом.
– Поговаривали… – начала она, но не закончила: опустила глаза, увидела, чем занимается ее рука, и убрала ее с креста; опять взглянула на него. – Она отказалась подчиниться приказу, данному ее начальством, и, когда я назначила ей духовное наказание за этот грех, она ушла.
– Вы говорили с ее исповедником?
– Да. Когда она ушла.
– А он вам говорил что-нибудь, что она ему могла сказать?
Она ясно дала понять, что это вопрос вопиюще неуместный.
– Если она говорила с ним на исповеди, конечно, он не мог сказать мне. Тайна исповеди священна.
– Только жизнь священна, – парировал Брунетти, – и тут же пожалел о сказанном.
Заметил, как она проглотила ответ, встал и поблагодарил.
Если она и удивилась внезапности, с какой он прекратил беседу, то виду не подала. Он прошел к двери
Глава 12
Он проделал свой путь до дома, остановился, купил минеральной воды и был у себя в семь тридцать. Стоило открыть дверь, как тут же понял – все семейство в сборе: Кьяра и Раффи в гостиной, смотрят телевизор – и смеются над чем-то там, а Паола в своем кабинете увлеченно подтягивает певице, исполняющей арию из Россини.
Отнес бутылки на кухню, поздоровался с детьми и прошел по коридору к Паоле. На книжной полке – маленький CD-плеер. Паола, с квадратиком либретто в руке, сидит и поет.
– Чечилия Бартоли? – блеснул он эрудицией, входя.
Она подняла глаза, изумленная – узнал голос певицы. Не подозревает, что он видел ее имя на новом диске Барбери, купленном ею неделю назад.
– Откуда ты знаешь? – На миг она забыла об «Unavoce росо fа» [25] .
25
«В полуночной тишине» (ит.). Каватина Розины из оперы Россини «Севильский цирюльник».
– Мы всё видим, – пояснил он, потом внес поправку: – В данном случае всё слышим.
– Ой, Гвидо, не дури! – засмеялась. Закрыла либретто и положила его на стол возле себя; дотянулась, выключила музыку.
– Как ты думаешь, дети захотят пойти куда-нибудь поужинать? – спросил он.
– Нет, смотрят какое-то дурацкое кино – не кончится раньше восьми, – а у меня уже есть что приготовить.
– А что? – Он вдруг почувствовал зверский голод.
– У Джанни сегодня была прекрасная свинина.
– Отлично! Как будешь готовить?
– С белыми грибами.
– А полента?
Она улыбнулась ему:
– Конечно. Неудивительно, что ты отрастил такой животик.
– Какой еще животик? – И он незаметно его втянул.
Она не ответила, и он напомнил:
– Сейчас ведь конец зимы.
Чтобы отвлечь ее, а может, самому отвлечься от обсуждения живота, он рассказал о событиях дня, начиная с того, как утром ему позвонил Витторио Сасси.
– Ты ему перезвонил потом? – спросила Паола.
– Нет, был слишком занят.
– Так почему бы сейчас не позвонить? – И, оставив его у телефона в своем кабинете, ушла на кухню ставить воду для поленты.
Он появился спустя десять минут.
– Ну и как? – спросила она, вручая ему стакан дольчетто.
– Спасибо, – пробормотал он и отпил. – Я сказал ему, как она и где она.
– Что он за человек на слух?
– Достаточно приличный, чтобы помочь ей найти работу и место для житья. И побеспокоился позвонить мне, когда это случилось.