Гибель Византии (сборник)
Шрифт:
— Надо знать это подземелье, чтобы открыть его, — говорил Максим, — а все-таки лучше, если мы все сундуки с золотом зароем в землю по номерам, и кто из нас явится взять деньги, тот должен оставить в том же сундуке записку, сколько он взял и что еще пожелает сообщить. А затем надо опять зарыть.
— Конечно, лишняя предосторожность не помешает, — заметил на это Андрей.
— Елевферий, — обратился Николай к бывшему тут старику, — пойдем с тобою; ты посветишь дорогой, а я приведу сюда Агриппину, она должна все знать наравне с нами, может быть и ей придется
Вскоре они скрылись в темноте; Андрей провожал Николая благодарными взглядами.
Спустя некоторое время, у входа показался Николай, который вел Агриппину, за ней следовал Елевферий с малюткой на руках.
Агриппина всплеснула руками, увидав богатство. Ей рассказали условия пользования им и принялись закапывать деньги в землю.
— Теперь все, — сказал Николай; голос его дрогнул. — Простимся здесь, на могиле отца!
Николай припал ко кресту и еле слышно шептал:
— Я жил тобою, ты был для меня всем, я круглый сирота… Какие могут быть теперь у меня интересы к жизни?..
— Братец, — успокаивала его Агриппина, наклонясь к нему, — вы освобождаете бедных рабов, как освободили меня, у вас есть для этого средства, сколько вы добра сделаете! У нас на Руси князья и благочестивые люди так иногда делают.
Николай нежно посмотрел на Агриппину.
— Да, дитя мое, я исполню твое желание; исторгнуть человека, исторгнуть личность человека из неволи, когда ее попирают, — это действительно доброе дело.
Братья встали на колени у могилы отца и молились. Агриппина и Елевферий последовали их примеру.
После краткой молитвы Николай обнял Андрея.
— Ты счастливее нас, Андрей, — сказал он, — и стоишь того, потому что у тебя нежная, добрая душа.
— А ты, Максим, всегда можешь быть счастливым, — отвечал он брату; — с твоим железным характером все можно перенести.
Настал 1453 год. Хотя зима оканчивалась, однако продолжительный северный ветер распространил холод по всему Архипелагу. Прикрытый горами Анатолии, Хиос менее испытывал его действие, и потому шедшие в Черное море и Босфор корабли и галеры останавливались там в ожидании попутного ветра. Среди множества мелких судов, входивших в Хиосскую бухту, вошла венецианская галера, шедшая из Адриатики. На палубе галеры был синьор Батичеллли любовался большим кораблем, который стоял в гавани под флагом византийского императора; вблизи его расположились большие генуэзские корабли. Как только пассажиры Галеры вышли на берег, Батичелли присел в постоялом дворе и полюбопытствовал у хозяина о заинтересовавших его кораблях.
— Ох, синьор, — вздохнул хозяин, — в столице плохо, очень плохо. Магомет начинает осаду со стороны суши, с берега Пропонтиды турецкий флот, Босфор загорожен турецким флотом. У императора нет съестных припасов, нет военных кораблей в достаточном количестве. А это один императорский корабль и четыре генуэзских, о которых вы спрашиваете, нагружены пшеницею и другими съестными припасами, а также порохом, и воинов там много. Они думают идти в Константинополь, да ветра попутного
— Ветер несколько изменяется, нам тоже трудновато было сюда идти, а вот последние дни легче. Но как же они пройдут.
— Рассчитывают на свое мужество и Божию помощь.
— А что у вас говорят, много у императора войска? — спросил Батичелли.
— Предполагают, что девять тысяч.
— Только. Ну, а у турок?
— Видимо-невидимо! Некоторые говорят — более двухсот тысяч. А что, синьор, как в Италии? — в свою очередь стал выспрашивать хозяин. — Поможет ли императору папа и латинские государи?
— Трудно рассчитывать на помощь папы, когда он громогласно предсказал падение Константинополя за то, что греки неискренни с ним; ему даже неловко станет, если Константинополь будет спасен.
— Но, синьор, ведь Исидор теперь в Константинополе и, как слышно, соединение церквей состоялось.
— Вероятно так же состоялось, как во Флоренции. Один другого обманывает, один перед другим лицемерит.
— Так, так, синьор. Я думаю, что христианам запада можно было бы подать помощь и без всякого соединения церквей, а только из-за того, чтобы Византия туркам не досталась.
В это время к столику, где расположился Батичелли, подошел генуэзец из Каффы.
— А, синьор Пизони!
— Синьор Батичелли!
Они пожали друг другу руки.
— Вы здесь давно?
— Давно уже. Ждем попутного ветра.
— Вы хотите пройти в Каффу? — спросил Батичелли.
— А вы тоже?
— Да, но, говорят, нельзя; Босфор заперт турками.
— Это, положим, ничего не значит; галатские наши соотечественники заключили дружеский договор с турками, и если мы назовемся генуэзцами, то нас пропустят, но нас лично, а не корабли; поэтому что все суда задерживаются в Константинополе императором для защиты столицы.
— Вот как! А знаете ли, синьор Пизони, я хочу пробраться в Константинополь и присутствовать или при торжестве, или при падении великого города.
— Тогда вы можете сесть на один из кораблей, готовящихся к отплытию, тем более, что заметна некоторая перемена ветра. Но только эти корабли явно враждебны туркам, и если их захватят, то едва ли кого турки пощадят.
— А вы что же думаете?
— Думаю с этими кораблями отправиться; мне необходимо; убьют — пускай убивают, все равно я разорюсь, если не буду во время хоть бы не в Каффе, то во всяком случае в Галате.
— Скажите, пожалуйста, синьор Пизони, а меня примут на эти корабли?
— С распростертыми объятиями; они хотят, чтобы больше было пассажиров на случай борьбы с неприятелем.
— Так я еду с вами, — решительно сказал Батичелли.
К вечеру этого дня перемена ветра была очевидна, и пять кораблей, во главе которых стоял императорский, стали готовиться к отплытию.
Синьор Батичелли отправился на один из генуэзских кораблей, где у него тотчас нашлись знакомые. Все это были большею частью люди особенно им уважаемые за свое благородство и прямоту. Они шли оказать поддержку Константину XI в решительную минуту.