Гиблая философия
Шрифт:
– В каждый дом прокапываем лаз, освобождаем трубу, чтобы печи растопить, а остальное потом пускай хозяева ковыряют.
На том и порешили, взявшись за работу.
Этот, ужасный в своей силе, буран принёс много беды и большое горе. Про беды люди рассказывали друг другу, откапывая проломленные сараи с задавленными снегом животными, запрессованными ветром так, что у них повылезали языки и глаза. У кого сараи выдержали, скот, выпущенный на свободу, бегал разномастным стадом, не находя покоя, мычал, блеял и гоготал. К вечеру пришла помощь на снегоходах из города с едой, тёплыми лёгкими вагончиками и людьми.
– Вот приспичило, не вовремя, – грустно шутили мужики, глядя на мокрый труп, оттаивающий в доме.
У Юрки тоже замело дом. Но у него, как у путёвого бизнесмена, дома был бензогенератор, и, вытащив насаженный на выхлопную трубу резиновый шланг на улицу, Юрка жил в тепле и при свете, пока освободившиеся мужики откапывали его дом…
В общем, природа нанесла первый удар по начатому недавно бизнесу. Про «ставить сети до Нового года» не было и разговора, а после Нового года уже и не нужно было. С января до середины апреля рыба, уставшая от дефицита кислорода, стояла в ямах, спокойно дожидаясь весны. Ой, что-то покажет весна?..
* * *
В конце декабря жена Юрки Ольга, которую, наверное, любил и Колька, засобиралась рожать. Парни ждать не стали и, подцепив нарты, выложенные внутри шубами, увезли Ольгу за сорок км до большой дороги. Там, на автовокзале вызвали «скорую», и уже через сутки Ольга была в больнице. Приехав домой, напарники сели в пустом, без женщины, доме за стол и, выпив по полустакану, заговорили. Юрка, блестя чёрными глазами, напирал:
– А не возьмём до последнего льда рыбы, что делать? И свежака не сдадим, и копчёной не наладим. План у меня, Колька, созрел, давай расскажу, а?
Колька, уже зная, что тот хочет сказать, разморённый теплом и водкой ответил:
– Я согласен. Давай попробуем, только вдвоём, по окончании рыбалки. Никем не хочу рисковать.
– А справимся в двоих? – опять напирал Юрка
– Да мы сначала все вместе, это когда совсем плохо станет, их отправим домой. А сами останемся на день-два. Но мы за это время возьмём тонны две судака хорошего, сам же знаешь.
– Да, да! – протянул Юрка, – но выходить-то страшно!
– А страшно, давай дома останемся, бояться…
Юрка поднял осоловелые глаза и пьяно произнес:
– Годится, идём!
В общем, расслабленные водкой, они договорились, что в апреле, в конце месяца, выставят сети за острова на ходовую, где рыбы тьма. Но в деревню возить её не будут, а будут солить, в большую яму со снегом на стоянке, где летом ремонтировали дом. За примерно неделю, пока лёд еще немного держит, они надеются насолить тонны три-пять судака. А в мае по воде забрать его на лодках и прокоптить. Прибыль – пятьсот процентов. Сто к шестистам!
Колька, пьяно топая домой, повторял Юркины слова. – И ребёночку нашему на распашонки хватит! – но он не понимал, сколько ни ломал голову, почему Юрка называл своего с Ольгой ребёнка НАШИМ?
Пьяный Колька этого так и не понял…
* * *
Эта
– Что же это, Господи! – вздыхали бабки вечерами под свист ветра, – доколь дуть-то будет дуло?
И качали головами, с заплетёнными в худенькие косички волосами, крутя в пальцах, как приклеенные, веретёнца с бесконечной шерстяной ниткой…
А чуть раньше, под самый Новый год, Ольга родила девочку, и Юрка уехал в город. А Колька топил в их доме печь и спал на их кровати, чувствуя, как ему казалось, запах Ольги. Снилось ему, как она ласкала его тогда, почти три года назад, целуя его, разжигая желание. И он в ответ обнимал её и крепко целовал в запрокинутое лицо. А когда проснулся среди ночи рядом с заласканной до мокроты подушкой и с больным, как после работы телом, не выдержав, на следующий день пошёл к Анюте – сестре покойного Филина.
Она приняла его и, не задумываясь, пошла за ним. И почти трое суток пела песнь любви большая кровать Безгиных, рождая на свет двух счастливых людей, нашедших друг друга. И так была благодарна Анюта Кольке за это счастье, неожиданное и понятное, так любила его и ласкала, что опьянённый Колька на четвертый день предложил ей стать его женой.
Вот такие дела! А что, правда, надо людям, желающим жить? Жить! А не сачковать, вздыхая о трудностях! Жить, работать, отдыхать, любить друг друга, в конце концов, веря лишь в то, что завтра будет лучше.
Колька перешёл жить к Анюте с матерью, и мать Анюты полюбила его как родного. Зима не давала простора для дел, но Колька и Анюта наслаждались друг другом и радовались неожиданному счастью, успокаивая идиллией и мать, ещё не оправившуюся от горя…
Ольга, приехавшая в феврале домой и узнавшая о Кольке и Анюте, тайком от Юрки горько плакала, уткнувшись в подушку.
Кто их поймёт – женщин?
* * *
Наконец и сюда пришло тепло!
Только к началу апреля весна победила Деда Мороза и расчесала ему бороду тонкими ручьями, слезящимися днём и подстывающими ночью. Колькина бригада, готовая к рыбалке, 15 апреля вышла из деревни и встала на острове.
Остаток дня топили печь в доме, немного выпили, открывая сезон рыбалки, парились в маленькой, но жаркой баньке.
С утра вышли на лёд и, разделившись на две бригады по четверо, погнали прогоны по двести метров в майну с двух сторон. Лёд был очень глубокий, поэтому за световой день обе бригады поставили по три майны, то есть по шестьсот метров сетей.
Вечером, делясь впечатлениями, радостные рыбаки, уставшие, но довольные, долго не спали.
– Завтра все вместе ещё поставим восемьсот метров и хватит, надо ещё успеть контрольные сети проверить.