Гиблая слобода

Шаброль Жан-Пьер

Полэн почувствовал, что Розетта взяла его под руку. Он улыбнулся ей жалкой улыбкой и заметил, что жена выше его. Не надо было ей надевать туфли на высоких каблуках. Он приосанился.

Гипсовый бюст Республики смотрел им вслед ввалившимися глазами, так по крайней мере казалось оттого, что статуя стояла против света.

* * *

Они вышли из мэрии; ярко блеснула на солнце браслетка часов на руке хозяйской дочери. — Извините меня, но я спешу. — Она немного помолчала и пробормотала, глядя в землю: — Желаю вам счастья и много… (она подбирала слова). И много (она сделала над собой

усилие, чтобы не смотреть на живот Розетты)… И много радости в жизни!

Девушка украдкой пожала им руки и обратилась в бегство. На площади перед мэрией выстроились нарядные машины. На сиденьях лежали букеты. Гирлянды белых цветов висели на дверцах.

— Да здравствует новобрачная!

Это приветствие следовало крикнуть громко, но ребята произнесли его, не повышая голоса: их было всего несколько человек. Клод, Жако, Шантелуб, Лизетта, Жанна Толстушка и Бэбэ обнимали Розетту, изо всех сил жали руку Полэну, который после торжественного полумрака зала наслаждался ярким солнцем, заливавшим площадь. Аизетта вручила новобрачной букет цветов; его купили вскладчину — каждый внес по двадцать франков.

Розетта весело огляделась вокруг, расправила белоснежную фату, приколотую к отворогу ее жакета как символ чистоты новобрачной, и положила букет на согнутую в локте руку, словно это был новорожденный младенец. Она открыла шествие, опираясь на руку Полэна. За ними следом двинулись Жако с Бэбэ, Шантелуб с Аизеттой, Клод с Жанной Гильбер.

Ребята постеснялись войти в зал мэрии. Посоветовавшись, они решили, что лучше всего подождать новобрачных у выхода. При виде новенького с иголочки костюма Полэна сердце Жако сжалось. Ему страшно было подумать, что означает такой расход для паренька, воспитанного за счет общественной благотворительности. Хорошо, что и сам Жако разоделся в пух и прах. У него даже мелькнула мысль, не забежать ли ему к Милу предупредить, чтобы тот надел серый костюм на свадьбу.

Миновав залитую солнцем площадь, шествие двинулось по улице, где тесно прижавшиеся друг к другу дома преграждали доступ солнечным лучам. Стало холодно, по главной магистрали предместья разгуливали пронизывающие ветры, устремлявшиеся сюда из всех дворов и внутренних садиков.

Жако постарался, чтобы в дамы ему досталась именно Бэбэ. Он крепко прижал к себе ее руку, но Бэбэ тут же выдернула ее, а затем снова положила на руку Жако. До поры до времени не стоило возобновлять попытку.

Бэбэ никогда не красится. Она и так красива. Без всяких ухищрений. Все в ней просто и безупречно, как в истинном произведении искусства. А ведь столько девушек мажутся, чтобы выглядеть интереснее. Они жеманничают, чтобы быть изящнее, вытягивают шею, чтобы казаться выше ростом.

Жако давно знал Бэбэ. Они вместе ходили в начальную школу на улице Барбье. Играли в папу и маму. Она показывала ему своих кукол, каталась на его трехколесном велосипеде. Потом пришло время, когда мальчики и девочки начинают сторониться друг друга. Жако стал учеником токаря, Бэбэ сидела дома с матерью, учившей ее шить. Вскоре она поступила портнихой на одну из швейных фабрик Парижа. Они редко встречались, даже в поезде, так как часы их работы не совпадали. А оказавшись случайно рядом на скамейке вагона, не знали о чем говорить. Она раскрывала иллюстрированный журнал для девушек, а он думал о чем-то своем.

Он никогда даже не помышлял об этом…

Но однажды…

Это было, вероятно,

в конце лета. Бэбэ только что вернулась от тетки из Ла Сьота, с берега Средиземного моря. Она была опалена солнцем, казалась какой-то другой, новой. Жако невольно подумал о юных снобах, которые любовались девушкой, когда она лежала в купальном костюме на тонком золотистом песке. Да, все, верно, началось в то самое утро, когда Бэбэ вернулась из отпуска. На ней была широкая светлая юбка, более длинная, чем обычно, и белая ажурная кофточка, притягивавшая взгляды, как магнитом. С тех пор мысль о Бэбэ не давала Жако покоя. Он поставил себе целью добиться ее благосклонности и уже не раз в присутствии приятелей делал весьма недвусмысленные намеки, — делил, как говорится, шкуру неубитого медведя.

— Вот они! Вот они! Да здравствует новобрачная! — закричала из своего окна мамаша Жоли, а шавка ее залилась неистовым лаем.

Шествие входило в Гиблую слободу.

Бэбэ отняла свою руку.

— Погоди, я сейчас вернусь, — сказала она Жако.

Мать Жако сунула ему потихоньку какую-то коробку.

— Вот возьми. Я тут между делом кое-что связала для малыша. Ты отдай им так, чтобы другие не видели…

— Да здравствует новобрачная!

Все жильцы Замка Камамбер высунулись из окон. Морис вышел из дома, чтобы тоже принять участие в свадебном шествии. С порога мадам Лампен внимательно оглядывала своих детей: Мориса, Лизетту, Одетту, Ивонну.

Супруги Мунин стояли обнявшись. Они улыбались. На них были спортивные костюмы, начищенный до блеска мотоцикл ждал тут же на тротуаре — все было готово для обычной субботней прогулки.

Когда неожиданно раздался рев автомобиля, похожий на сирену пожарной команды, обитатели Гиблой слободы вздрогнули. На мостовой, против подъезда семейства Вольпельеров, остановилась десятитонка, и шофер, высунувшись из кабины, изо всех сил нажимал на кнопку сигнала, размахивая в такт рукой.

Кто-то метнул из окна серпантин, оставшийся, верно, после празднования Четырнадцатого июля. Лента зацепилась за стальную проволоку, на которой висели фонари, и раскрутилась как раз над свадебным шествием.

Бэбэ вернулась с коробкой в руках.

— Мама связала распашонку для маленького, — шепнула она Жако. Он не мог удержаться от смеха. Бэбэ пожала плечами.

Мадам Вольпельер с величайшей осторожностью несла круглую крышку от картонной коробки, покрытую сверху газетой, сложенной в форме жандармской каски.

— Я приготовила для вас сливочный крем, пальчики оближете!

Она нагрузила свертком Полэна и, целуя Розетту, шепнула ей на ухо:

— Если понравится, я с удовольствием дам вам рецепт…

— О, спасибо, мадам!

Завидев свадебную процессию, люди выходили на улицу, обсуждали событие, умилялись и жалели молодую пару.

Мамаша Мани поджидала новобрачных. В рассеянности она вытирала жирные руки о чистенький, только что надетый передник. Ее муж прибил над входной дверью четыре склеенных между собой листа из школьной тетрадки, на которых было написано: «Слава новобрачным!», а по бокам укрепил ветки ивы, срезанные ради такого случая на берегу Иветты.

Как раз в тот момент, когда молодые собирались войти в бистро, мимо, мягко покачиваясь, бесшумно прокатили роскошные машины. Это направлялась в долину Шеврёз другая свадьба, чтобы попировать там в ресторане с каким-нибудь пышным названием, вроде «Харчевни Тамплиеров».