Гиблое место
Шрифт:
– Не знаю, родни у нас мало, – задумавшись ответила Наталья Георгиевна. – Царь Иван Васильевич тестя и детей его лютой смертью казнил, один мой Иван Михалыч по малолетству в живых остался. Вся вотчина ему-то и отошла, а коли у кого ближнего в роду нет, та вотчина отойдет государю... Может, кто из дальней родни зарится. У Морозовых родни много: и Салтыковы, и Шеины, и Брюхово-Морозовы... – Наталья Георгиевна задумалась и продолжила, как по писаному. – Коли у покойного нет жены и детей, та вотчина отдается родным братьям,
– Ты что, грамотная? – удивленно спросил я. – Откуда так законы знаешь?
– Так получилось, что немного грамоту понимаю, – смутившись, сказала она.
– Разве девочек учат читать и писать?
– Упаси боже. Мой батюшка был большой книгочей и толмач, а я была его любимая дочка, вот он меня и научил. Только ты о том никому не говори, а то, не ровен час, люди узнают, позора не оберешься. Не мирское дело, а тем паче не женское, писать и читать.
– Что, грамоту знать запрещено?
– Не то, чтобы запрещено, но лучше, чтобы люди не знали. Всякие лишние разговоры пойдут... Однако ж, и собираться пора.
Она была права, но на сеновале было так уютно и спокойно, что я невольно тянул время.
– Интересно, где здешние хозяева? – спросила Наталья. – Сено есть, а людей и скотины нет.
– Кто их знает, – ответил я, вспомнив трупный запах в избе. – Сейчас такое время, что все может статься.
– Смутно, смутно ныне на Руси, – согласно кивнула Морозова, – слышно, царевич Дмитрий Иоанович объявился. Говорят, в Угличе-то зарезали не его, а другого отрока. Он же чудом спасся у короля Сигизмунда и теперь требует отцовский престол.
– Знаю, – сказал я, – только ничего хорошего от этого Дмитрия Руси не будет. Вот отведу тебя в Семеновское, решим вопрос с вотчиной, и подамся в Москву, сам посмотрю на этого царевича.
– И я с тобой, – твердо произнесла женщина.
– Тебе в Москву нельзя, там смута большая будет, а у тебя дети малые, не ровен час, что-нибудь с тобой случится.
– Детям у деда Дениса лучше будет. Я им, без тебя и пока в силу не войду, не защитница. Неровен час, душегубы смертью изведут.
– Ладно, там посмотрим. Нам бы живыми до твоей вотчины добраться...
Договорить мне не удалось, невдалеке заржала лошадь. Я как ужаленный выскочил из сенной ямы и выдернул из нее Наталью.
– Люди! – прошипел я, хотя никого поблизости пока не было. – Давай быстро вниз!
Мы подхватили свое влажное платье и скатились с сеновала. Опять, уже ближе, заржала лошадь. Нужно было выбираться из сарая, где мы оказывались в ловушке. Наталья попыталась начать одеваться, но я ей не дал и потащил за собой к земляной бане, стоящей вдалеке от избы. Она давала хоть какое-то укрытие. Морозова сопротивлялась, стыдясь выйти наружу голой.
Банька была маленькая, низенькая, в три венца
– Теперь одевайся, – велел я, спешно натягивая на себя платье. – Только не высовывайся!
Голоса конников раздавались уже около самой избы. Я лег на землю и выглянул. Пять человек верховых с саблями и луками за спиной совещались возле открытых настежь дверей. Наконец, один из них спешился и вошел в избу. Однако тотчас выскочил назад с криком: «Чума!».
Конники попятились. Один из них, нагнувшись, подхватил поводья лошади спешенного товарища, и они с места в карьер поскакали прочь.
– Куда! – закричал тот и побежал вслед за кавалькадой. – Стойте!
– Не замай, Кузьма! – издалека ответили ему. – Ты теперь чумной!
Однако Кузьма не унимался и продолжал бежать вслед за товарищами. Тогда один из них ловко вытащил из-за спины лук и, развернувшись в седле назад, в него выстрелил.
Кузьма, как будто наткнувшись на препятствие, остановился и начал кружиться на месте.
– Прости, Кузьма, не поминай лихом! – крикнул кто-то из всадников, и группа ускакала.
– Чего это они? – ошарашено спросил я.
– Чума, батюшка, – дрожащим голосом произнесла Наталья и заплакала. – Зараза. Видно, помирать скоро будем.
– Что за глупости, – прикрикнул я на женщину, – пойдем, посмотрим, что там с этим Кузьмой.
– Он же в заразном доме был! – с ужасом сказала она.
– Я тоже вчера там был и, как видишь, не умер.
Наталья незаметно отстранилась от меня.
– Не бойся, – спокойным голосом сказал я, – обещаю, что все будет хорошо. Пойдем к Кузьме, может быть, ему нужна помощь.
Однако Наталья идти на верную, по ее мнению, гибель не собиралась, и я пошел один. Раненый сидел на дороге, держась за торчащую в верхней части груди, ближе к плечу, стрелу.
Увидев меня, он поднял гневные, голубые глаза и сказал грудным голосом:
– Вишь, варяги проклятые, что сделали!
– Встать можешь? – спросил я, со страхом глядя на древко толстой стрелы, которую мужчина бережно придерживал здоровой рукой.
– Могу, – ответил он, кривясь от боли. – Попал-таки, паскудник. И стрелять-то толком не умеет, а вишь, попал. Теперь точно помирать придется.
– Чего это они убежали, – спросил я, – так чумы испугались?
– Они сами московские, у них в белокаменной в позапрошлом году половина народа от чумы померла. Потому такие пугливые.
– А почему ты решил, что в избе чума?
– Так там вся семья мертвая, уже смердеть начали.
– Я тоже вчера туда заходил, да темно было, ничего не разглядел. Пошли к избе, я посмотрю, как стрелу вынуть.
– Как ее вынешь, когда она на два вершка в теле! – обреченно сказал он.
– Попробую, – не очень уверенно пообещал я. – Я немного в лекарстве понимаю.