Гибрид: Для чтения вслух

Беляев Игорь Константинович

Тетя Муся сказала, что в Москве скоро будет весна, потому что в городе уже пахнет мимозою.

Вдруг стукнуло окно. Я подумал — вот и тетя Галя. У нас так бывает — в дверь не достучишься, так лучше в окно.

Аня пошла открывать. И я побежал почему-то за нею.

Вошла тетя Галя. Сказала:

— Па-поч-ка.

И упала.

В доме пахло камфарой и валерьянкой.

Все плакали. Кроме мамы.

Она сидела белая. Как смерть.

И я боялся на нее смотреть.

Потом тетя Галя рассказала нам — когда дедушка

стал умирать, он позвал бабушку и спросил:

— За что, мамочка?

Первые похороны

Дедушку хоронили в один день с женой Ленина. Дворничиха сказала:

— Хозяину она поперек горла стала. С того дня ищё. Только под ногами моталася. Архаровцы к ей давно подбирались. Тут она ладушков поела и тапочки откинула. Но жалеть нечего. Свое пожила.

И с муженьком энтим таких делов понаделали — век не разбирёсси! Подстилка — она и есть подстилка. В Мавзолее для нее местов нету. Может, в Кремле где-нибудь закопают. А дедушку тваво жалко. Сурьезный папашка был.

На улице моросил снег. Дворник вынес красный флаг и привязал к нему черную ленту. Играла музыка.

Дедушку привезли на автобусе. В деревянном ящике.

В дом заносить не стали. Поставили на табуретовки перед окнами. И сняли крышку.

Раньше я мертвых никогда не видел.

Зажмурился сразу, а потом стал потихоньку подглядывать.

На подушке лежал какой-то старик. Чужой. Только на лбу у него была шишка. Как у дедушки.

Собрался весь двор.

Пришел Сумасшедший из Большого дома. Со скрипкой. Влез на тумбочку у загородки и начал пиликать. Потом руки раскинул — вот так и стал, как птица.

Никто не смеялся.

Пахли желтые цветы. Мимозы. В Москве сейчас, кроме бумажных, других цветов нету. А эти, противные, с Кавказа понавезли.

Когда скрипка играла, все стояли тихо-тихо. Только носом хлюпали.

Потом мы поехали на Ваганьково. Это наше кладбище.

Из ворот никак выбраться не могли. По улице шел народ. Как на демонстрацию.

У жены Ленина знакомых больше, чем у дедушки.

Сразу видно — большое горе.

А дедушку провожала только одна наша семья.

На кладбище в церкви меня подняли на руки. И я поцеловал этого чужого старика: может быть, все-таки это был мой дедушка?

Мы закопали его в яму и поехали обратно на Никицкую.

За столом все говорили, какой удивительный человек был наш папочка. А умер — ни за что.

Оказывается, когда дедушка играл в театре, его звали Георгий Сарматов.

Как похоронили жену Ленина, я точно не знаю.

Тетя Галя сказала, что политика нас не касается.

Насмотревшись на похороны, я стал думать.

Ведь я тоже могу умереть?!

Как же это? Живу, живу — вдруг бац! И нету.

Нигде? — Нигде.

Меня положили на сундуке в темной комнате. Но разве можно уснуть, когда такое делается?

Каждый вечер теперь я не сплю, а думаю. Они даже решили,

что у меня гланды.

Никакие это не гланды! Просто я боюсь засыпать в темноте.

Сначала я молчу про это. Но потом у Ани спрашиваю:

— А умирать всем надо? Обязательно?

Аня меня успокаивает. Пока вырасту, наука что-нибудь придумает. Может быть, я еще сам буду ученый и выдумаю лекарство. Чтобы не умирать.

Дядя Сережа сказал:

— Чтобы жить долго, надо есть простоквашу и пить рыбий жир.

Я не знаю, когда дядя Сережа говорит правду, а когда смеется.

На всякий случай, я теперь каждый день пью рыбий жир и закусываю соленой черной корочкой.

Мелочи жизни

Мама играет или своего Скрябина, или своего Рахманинова. В крайнем случае, своего Шопена. Не каждый день. А когда у мамы есть настроение.

Рояль у нас вон какой большой! Полкомнаты занимает. Ну где мне спать? Один выход — под роялем. У соседей — пианино. Оно маленькое, стоит у стенки, играет так же. Но мама не может играть на пианино! Ведь она кончила свою консерваторию.

Бабушка говорит, если бы не папа и не я, мама выступала бы с концертами. А сейчас она только учит других детей. Не знаю: почему бабушка так говорит? Получается — я во всем виноват?

Маму мне очень жалко. Но моя мама никогда не плачет. Она все переживает в себе. А это еще хуже. Как говорит бабушка.

Тетя Муся-из-оперетты пришла, когда я уже почти засыпал.

Тетя Муся — самая близкая мамина подруга. Это ведь она познакомила маму с папой. Когда они были там. Ну, знаете?!

Там тетя Муся пела в своей оперетке, а мама играла на своем рояле. Папа бегал за кулисами как сумасшедший. Потому что он сразу влип, когда увидел маму. Я уже сто раз слышал эту историю.

У тети Муси тоже есть муж. Он похож на свою фамилию. Шер-ше-не-вич. Шершеневич пишет стихи и со всеми кусается. Только сегодня тетя Муся пришла без своего Шершеневича.

Я сделал вид, что сплю.

Сначала они говорили так тихо, чтобы я ничего не слышал. Потом они про меня совсем забыли и стали говорить громко.

Тетя Муся сказала, что на папу пора плюнуть. Потому что оттуда не возвращаются. Сделаться монахиней в расцвете лет — никакого нет смысла. Нечего распускать нюни и сидеть сложа руки. Надо жить, пока живется. И пусть все катится к чертовой матери.

— Собирайся и пошли в гости. Я тебя познакомлю с одним очень интересным человеком.

Тут я совсем перестал дышать.

А мама — моя любимая, самая красивая мама — сказала, чтобы тетя Муся немедленно убиралась и больше к ней никогда не приходила.

— Ты просто последняя дура, — рассердилась тетя Муся и хлопнула дверью.

— Ты спишь? — спросила мама на всякий случай.

Я даже не пошевелился.

На другой день мама начала сильно кашлять. И бабушка забрала нас на Никицкую.