Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан
Шрифт:
Последние годы, в такие ненастные дни, как сегодня, у генерала начинались сильные головные боли. Не помогали таблетки и процедуры в поликлинике, врачи были бессильны. «Возрастная мигрень», – говорили профессора и прятали глаза. Ему посоветовали обратиться к одной модной целительнице из Грузии, но Семёнов всё тянул и ждал чуда – вдруг само пройдёт? Да и во всю эту хиромантию он не верил. В голову генерала будто вогнали раскалённый добела стальной прут, боль была невыносимой, и он не находил себе места – метался из комнаты в комнату до тех пор, пока не оказался опять на кухне. Его
Нужно сказать, что заветная плёнка с годами стала ему неинтересна. Пропал былой азарт и драйв во время её просмотров. Теперь он точно знал, что ничего она в его жизни уже не изменит, да и советский строй будет стоять вечно. (Эх, Семёнов!) Да и результат этого его подвига не оценили, в награду он получил лишь опалу и одиночество. Последние несколько лет он вообще забыл о её существовании – болячек становилось всё больше, а здоровья, соответственно, всё меньше. Владимир Иванович поднялся и ещё раз внимательно изучил календарь. «Всё точно», – резюмировал он.
Начинало светлеть за окном, ливень постепенно уходил куда-то в сторону города, и боль постепенно уходила, видимо, туда же, вместе со свинцовыми тучами. И он внезапно ярко, до мельчайших подробностей вспомнил тот день у завода Михельсона, вспомнил так, как будто это было только вчера. Он словно очнулся от многолетней спячки. Генерал резко встал, ноги слушались безукоризненно, голова стала ясной, словно кто-то невидимый снял с его жизненного счёта пару десятков лет. В нём опять тлел и разгорался огонёк прежнего азарта, возникало и росло страстное желание вновь вернуть то время, побродить по далёким берегам юности и молодости, увидеть и ещё раз пережить сладостный миг свидания со своим прошлым.
Как всегда бесшумно, отъехала дверь в кабинет (спасибо тулякам-полярникам) и генерал механически проделал почти забытый ритуал – достал из шкафа, встряхнул от пыли и надел свой генеральский мундир со звёздой Героя, поставил на стол бутылку некогда любимого армянского коньяка, вкуса которого он уже и не помнил, достал из сейфа и зарядил в проектор плёнку. Всё это он делал лихорадочно быстро, словно куда-то опаздывал, будто чувствовал, как время ускорило свой бег. Он остановился, осмотрел «поле битвы», подумал и достал из стола сигару, которую даже не стал прикуривать.
Теперь можно было начинать, и он нажал на кнопку «пуск». Загудел проектор, затрещала перфорация плёнки. Ему вдруг стало непривычно легко, как будто его тело лишилось своего веса, а на душе было светло и радостно, так бывает в дни святой Пасхи, когда прощаются большие и малые грехи твои. Трещала перфорация плёнки, по экрану бегали люди и неожиданно изображение стало идти медленно и тягуче, пока не остановилось вовсе. На этом стоп-кадре молодой и лихой Семёнов, с капельками пота на лбу, целился из пистолета в маленького лысого человека. Это тогда он поклялся железному Феликсу
Кинопроектор заклинило, плёнка провисла и коснулась раскалённой, треснувшей линзы проекционного фонаря. Сначала она плавилась, потом, вдруг, вспыхнула, и огонь, как по бикфордову шнуру побежал наверх к рулону. Загорелась скатерть, старый деревянный стол, огонь мгновенно, как изголодавшийся, ненасытный зверь, набросился на свою добычу – полыхали стены и потолок, пол и книжные полки. Старый дом занялся весь сразу, словно его подожгли одновременно со всех сторон. Через час рухнула крыша, затем стены. Всё было кончено.
Среди дымящихся останков дома, на своём металлическом кресле сидел обуглившийся чёрный силуэт генерала с впаянной в грудь золотой звёздой Героя. Он сидел прямо, как железный канцлер, одна рука была вытянута вперёд, так, будто он только что закончил руководить этой своей операцией, длинною в целую жизнь. Огромный остроухий пёс с лаем носился вокруг пепелища и горстка прибежавших соседей боялась даже близко подойти к дому. Наконец Лорд, кажется, понял, что охранять ему больше некого. Он сидел на краю пепелища и выл прощальным, страшным воем. Больше оплакивать генерала было некому.
А в это самое время, где-то очень далеко от посёлка писателей (здесь нужно учитывать временные пояса) в доме, вокруг которого искрилась и горела на солнце изумрудная трава, а на пальмах сидели и пели райские птицы фантастических раскрасок, отворилась из дома дверь и на лужайку выбежали с криком и смехом мальчик и девочка. С первого взгляда было видно, что они «двойняшки». Но только голова мальчишки была белой и кудрявой, а девочка была жгучей брюнеткой, как говорили родители – «пошла в бабулю».
– Адам, – кричала из дома Дора, чем ты таким важным занят? Помоги бабушке, я занята!
Она приводила себя в порядок у зеркала, перед тем, как ехать на работу в посольство.
– Адамчик! – на весь двор кричала в свою очередь Фани, какое сегодня число?
– 30-е августа, тётя Фейга, – так звал он её до сих пор, – а какой год на дворе, Адамчик?
– 1968!! Тётя…Адам брился, нервничал и тоже, как и Дора опаздывал на службу.
– Адамчик! Там, в моём старом ридикюле, лежит моя шляпка с вуалеткой, я хочу сегодня её надеть.
– Но ведь жарко сегодня, тётя Фейта!
Если всю эту перепалку помножить на споры и крики детей во дворе, то свалка эта вполне себе походила на утро в каком-нибудь одесском дворике.
– Адам, да помоги же ты бабуле! – кричала Дора из дома.
Адам вывез Фейгу в кресле во двор, по дороге, на ухо, рассказал ей свежий «неприличный» анекдот, они дружно посмеялись, Адам поцеловал Фейгу и убежал. На лужайке дети гоняли мяч, поскольку в этой стране было два Бога – футбол и карнавал.