Гипнос
Шрифт:
? В чем вы хорошо разбираетесь?
? В фототехнике.
? Отлично. Создайте что-нибудь, соответствующее Вашей компетентности. Просто представьте, что происходит, когда то, что вы хотите создать, выполняет свою функцию.
У меня в руках появился фотоаппарат. Я включил его и поднёс видоискатель к глазу. «Не стесняйтесь, – сказала мисс о’Райли, – сделайте мой портрет». Строга и натянута, как струна. Ни единой складки на юбке. Замшевые туфли. Заколка с золотой саламандрой. Я прижал отзывчивую кнопку спуска затвора. Фокус. Но щелчка не было. Зеркало не поднялось. Я попробовал снова. И снова. «Это значит, – сказала мисс Элис о’Райли, – что Вы недостаточно хорошо разбираетесь в фототехнике. Но вряд ли она Вам здесь пригодится. А вот огнестрельное оружие устроено гораздо проще».
Пристыдила ли она мое самоуверенное бахвальство? Да. Проявила ли недостаток теоретической подкованности?
Я влюбился в неё очень быстро. Настолько же быстро, насколько понял, что мы стоим на очень далеких друг от друга ступенях.
? Эй, Авраам, – шепнул кто-то из-за правого плеча, – на первом инструктаже ты был в этой же маске?
? Нет. Маски не повторяются.
? Блин. А ты не знаешь, кто был в ней?
Я покачал головой. По какой-то неизвестной причине не меня одного волновал этот вопрос. Кто был под маской Авраама Линкольна на первом инструктаже?
Прежде, чем завершить инструктаж, мисс Элис о’Райли порекомендовала нам изучить Кольт модели 1911 года. Это стало нашим домашним заданием. Третий и заключительный инструктаж должен был пройти через неделю. В него входила тренировочная операция в настоящих боевых условиях. Я хотел произвести впечатление. Получить поощрительное одобрение. Выделиться в Ее глазах. Меня поглотила детская жажда внимания, и поэтому я упивался теоретическим материалом. Записался в тир. Это был первый раз, когда я стрелял из настоящего огнестрельного оружия. Чувствовал его тяжесть в руке. Сухой запах пороха. Тугую и резкую отдачу в плече. Смертоносную мощь горячего металла и скорости. Я боялся пистолета, потому что он был сильнее меня. Мне нужно было его приручить и изучить, как подопытного хищника, запертого в клетке двойного хвата моих рук.
В тире я думал о Ней.
Я представлял, что мисс о’Райли стоит рядом и учащенно дышит от возбуждения, потому что ей нравится оружие в мужских руках. Иллюзия поглотила меня. Она стала движущей силой успеха. Я пьянел от огромности и искренности непривычного восторга, но знал, что взрастил его сам.
В течение недели изучения Кольта модели 1911 года я дважды виделся со Стюартом. Мой давний товарищ пестрил расплескивающейся энергией и изливался бытовыми историями. Я ставил под сомнение их значимость практически всегда. Я ставил под сомнение значимость чего-либо, потому что это помогало мне не рассеиваться по мелочам. Внимание и энергия – ресурсы ограниченные. Их нельзя расходовать неосмотрительно. Стюарт этого не понимал просто потому, что не в силах был понять. Есть тип людей, которые ведут неисчерпаемо активный образ жизни, но по истечении солидного срока становится понятно, что активность ни к чему не привела. Десять лет пустой беготни. К сожалению, для них же этот вывод очевидным не становится. И напротив. Кто-то может десять лет скрываться в чужом неведении, а потом переехать в новый дом, построенный своими руками. Стюарт был представителем первого типа людей. Его жизненные силы били через край, но в пустоту. Я ничего не рассказывал ему о бюро «Антифиар». Об Аврааме Линкольне. О мисс Элис о’Райли. О том, что я могу создать Кольт. Мне было жаль растрачивать тонкое пронизывающее каждую клеточку моего организма воодушевление на легкомысленность Стюарта.
Он приехал вечером – весь в жалобах и гоготливых комментариях происходящего в мире и вокруг него. Ему было наплевать на ночные кошмары, которые губили человечество, хоть он и сам их видел. То, с чем я предполагал бороться для него было поводом для неуемного и неуместного хвастовства. Он рассказывал об увиденном во сне обрывисто и почти визгливо. Размахивал руками и вытирал потный прямой лоб. Улыбался во все зубы, хохоча над леденящими ужасами, которые таились во враждебных снах. Стюарт гордился тем, что видел отвратительные и страшные сны без последствий. Но отсутствие последствий было временным. Ничто не проходит бесследно. Можно было воспринять беззаботность Стюарта, как беззаботность, но я воспринимал, как слабоумие. Мы сидели в его машине, пили самый вкусный кофе из кофейни, располагавшейся неподалёку, и трепались о пустом. Порой это необходимо. Чтобы дать голове отдохнуть, расслабить нервы, разжать тиски сосредоточенности.
Но все, чего я ждал на самом деле –
Стюарт лепетал что-то на своём бытовом языке, прыскал слюной, хихикал, возмущался и чесал подбородок. А я держал Кольт на вытянутой руке. Смотрел прямо в центр мишени. Слышал, как пуля разрезает воздух. Чувствовал запах мисс о’Райли. Я был поглощён. «Представляешь, у меня был сонный паралич! – Вопил Стюарт, – жуткое дело, брат! Говорят, что это происходит из-за переутомления или стресса. Там, вроде, сознание пробуждается раньше, чем мышечный тонус… И… Блин, а вот всякая дрянь чудится, потому что мозг вынужден быть готовым к опасности, пока организм спит и беззащитен. Поэтому он – мозг в смысле – работает на каких-то напряженных частотах. Как думаешь, это связано с эпидемией или я действительно напрягаюсь?» Я пожал плечами. Мои реплики не имели смысла. Стюарт задавал вопросы не для того, чтобы услышать ответ.
На заключительном третьем инструктаже мы все держали в руках Кольты модели 1911 года. Я был убеждён, что делаю это особенно. Я хотел в это верить, и верил, потому что не знал наверняка. Тренировочная операция проходила в нидерландском лесу танцующих деревьев. Тогда я не знал этого. Лес был сух и тих. Солнце висело над горизонтом неподвижно, кряжистые переплетенные тени не двигались. Ветра не было, но ветви раскачивались над нашими головами. В качестве куратора с нами шёл кинолог. Он мог воссоздать собачью свору и наделить ее нужными инстинктами. «Я собрал для вас настоящих монстров, ребята. – Самодовольно заявил он. – Там есть тибетские мастифы весом по сто пятьдесят килограмм. Они не жрали уже шесть дней. Точнее, эти звери чувствуют себя так. Ещё я создал бойцовских ротвейлеров, каждому из которых неизвестный живодер отрезал уши. Теперь ротвейлеры свирепы от боли и хотят мести. Ещё там есть пакистанские бульдоги. Они вообще сложно поддаются дрессировке и контролю, поскольку в ходе селекции основной упор делался на развитие агрессии в отношении соперника в бою. То есть, они и так долбанные психи, но я добавил им злые ошейники с электрошоком. Гремучая смесь. В будущем нам предстоит побороться с куда более кровожадными и изощрёнными тварями, насколько я понимаю. Поэтому сейчас будем считать псов разминкой. Итак, ваша задача – выследить их всех и ликвидировать. Всего шестнадцать штук. Вы можете работать группами или по одиночке. Через час встречаемся здесь и проведём первый подсчёт. Погнали!»
Мы разошлись. В нескольких метрах от меня – параллельно – шёл Аль Пачино. Он не был похож на того Пачино, которого зритель привык видеть на экране. Этот Пачино был сжат, почти скукожен, резок и неуклюж. Между древесными стволами шептались сумеречные сливочные блики. Близкое и обыденное солнце не двигалось. Я ступал осторожно, но не чувствовал ног. Лес представлял воплощение первородной природной красоты и вместилище искусственной опасности. Лес был противоречив и таинственен. Некоторые деревья тянулись к небу до бесконечности. Я пожалел, что не смогу вынести отсюда фотографий и пытался запомнить все, что вижу, чтобы потом перенести на бумагу. Мне трудно было сконцентрироваться на задаче, потому что эстетическое наслаждение преобладало над боевым настроем.
Но благоговение быстро улетучилось, когда в шепотливых зудящих зарослях заклокотал глубокий рокот. Я поднял пистолет. Не моргал. Не делал резких вдохов. Аль Пачино остановился и скукожился ещё сильнее. Все вокруг напряглось и как будто затянулось зыбкой дымкой. Это Пачино материализовал свой страх. Скорее всего, против воли. Но мне не было страшно. Там нет ничего, чего привычно бояться в реальном мире. Там нет боли и смерти. Я называю его реальным только для того, чтобы не путаться. Ноги вели меня прямо в сторону утробного рычания. Хищник искал еды и крови. Он был космат и огромен – прямо за диким облезлым кустарником. Угрюм и голоден – в нескольких метрах от меня. Тяжёл и силён – прямо у меня на мушке. Я выстрелил. Потом – как только оскалившийся зверь посмотрел в мою сторону – ещё и ещё раз. Эхо бросилось в стороны. Пачино дрожал, но его маска была невозмутима. Я подошёл к мёртвому мастифу. От него пахло душным теплом и мокрой шерстью. На месте глаз зияли два бордовых мясистых кровоточащих отверстия. Щелкнуло и задрожало ещё несколько выстрелов справа. Раздался ликующий боевой клич. Кому-то нравилось происходящее.