Гипнотизер
Шрифт:
— Мне меньше всего хочется обсуждать своих пациентов, — медленно отозвался я, прошел мимо обоих мужчин к подъездной дорожке, отпер дверь, вошел и постоял в прихожей, слушая, как они уезжают.
На следующее утро телефон зазвонил в половине седьмого. Звонила директор Каролинской больницы Анника Лорентсон.
— Эрик, Эрик, — сказала она сдавленным голосом. — Вы читали газеты?
Симоне села в постели рядом со мной; она тревожно взглянула на меня; я сделал успокаивающий жест и вышел в прихожую.
— Если это касается ее жалоб, то
— Нет, — резко прервала она. — Это понимают не все. Многие смотрят на нее как на безответного, слабого, уязвимого человека, женщину, оказавшуюся в руках склонного к манипуляциям шарлатана. Этот человек, на которого она полагалась, которому доверяла больше всех, предал ее и воспользовался ею. Вот о чем говорится в газете.
Я слышал в трубке ее тяжелое дыхание. Когда она заговорила, голос у нее был хриплый и утомленный:
— Вы хорошо понимаете, что это вредит всем нам.
— Я напишу опровержение, — коротко сказал я.
— Этого недостаточно, Эрик. Боюсь, этого недостаточно.
Она немного помолчала, потом без выражения проговорила:
— Она собирается подать на нас в суд.
— Она его никогда не выиграет, — фыркнул я.
— Эрик, вы правда все еще не понимаете, насколько это серьезно?
— И что она говорит?
— Советую пойти купить газету. А потом сесть и хорошенько обдумать, что выбудете говорить. Сегодня в четыре часа вас вызывают на собрание правления.
Когда я увидел свое изображение на первой полосе, у меня чуть не остановилось сердце. Фотография, сделанная с близкого расстояния, — я в вязаной шапочке и кофте, краснолицый, почти безразличный. Я слез с велосипеда, на трясущихся ногах подошел к киоску, купил газету и поехал домой. Разворот был украшен фотографией Лидии с черным прямоугольником на глазах: бедняжка сжалась в комочек, обняв плюшевого мишку. В статье говорилось о том, как я, Эрик Мария Барк, гипнотизировал Лидию, превратив ее в подопытное животное, и злонамеренно обвинял в жестоком обращении и преступлениях. Если верить репортажу, Лидия плакала и твердила, что возмещение ущерба ее не интересует. Деньги никогда не возместят того, что ей пришлось пережить. Она оказалась совершенно сломленной и созналась в вещах, которые я внушил ей во время глубокого гипноза. Пик моих преследований наступил, когда я ворвался к ней в дом и внушил мысль о самоубийстве. По словам Лидии, ей хотелось умереть; она словно попала в секту, где я был лидером и где она лишилась собственной воли. Лишь в больнице она решилась усомниться в моих методах лечения. Теперь Лидия требовала, чтобы мне навсегда запретили творить подобное с другими людьми.
На следующей полосе красовалось изображение Марека, моего пациента. Он соглашался с Лидией и говорил, что моя работа представляет огромную опасность для жизни людей и что я, как одержимый, выдумываю всякий бред, в котором заставляю сознаваться погруженных в гипноз пациентов.
Внизу полосы высказывался эксперт Йоран Сёренсен. Раньше я никогда не слышал об этом человеке. Но он рассуждал о моем исследовании, сравнивал гипноз со спиритическим
В голове стало пусто и тихо. Я слышал, как на кухне тикают настенные часы, слышал, как шумят время от времени проезжающие по дороге машины. Дверь открылась, вошла Симоне. Прочитав газету, она побледнела как покойник.
— Что происходит? — прошептала она.
— Не знаю, — сказал я и почувствовал, как пересохло во рту.
Я сидел, уставившись в пустоту. Что, если моя теория оказалась ошибочной? Что, если гипноз не помогает людям, пережившим глубокую травму? Если так, на их воспоминания могло повлиять мое страстное желание определить модель поведения. Я не верил, что Лидия под гипнозом видела несуществующего ребенка. Я был убежден, что она описала реальное воспоминание, но теперь я начинал чувствовать растерянность.
Странным оказался короткий путь от лифта до кабинета Анники Лорентсон. Никто не хотел смотреть мне в глаза. Когда я шел по коридору, у людей, с которыми я обычно перекидывался парой слов, был нервный подавленный вид, они отворачивались и спешили пройти мимо.
Даже запах в лифте был незнакомый. Пахло гнилыми цветами, и мне пришли на ум похороны, дождь, прощание.
Когда я вышел из лифта, мимо пробежала Майя Свартлинг. Она не обратила на меня внимания. В дверях директорского кабинета ждал Райнер Мильк. Он посторонился, когда я вошел и поздоровался.
— Садитесь, Эрик, садитесь, — сказал Мильк.
— Спасибо, лучше постою, — коротко ответил я, но передумал. Я все еще не мог понять, что здесь делает Майя. Может быть, она пришла защитить меня? Ведь она единственная, кто действительно изучил мое исследование как следует.
Анника Лорентсон стояла у противоположной стены перед окном. Я подумал, как невежливо и необычно для нее не пригласить меня войти. Однако она стояла там, обхватив себя руками за плечи и сосредоточенно глядя в окно.
— Мы дали вам хороший шанс, Эрик, — начал Педер Меларстедт.
Райнер Мильк кивнул.
— Но вы уперлись, — сказал он, — не захотели добровольно отстраниться, пока мы проводим расследование.
— Я могу передумать, — сказал я тихо. — Могу…
— Теперь уже поздно, — перебил он. — Мы должны были дать ответ позавчера. Сегодня наши попытки оправдаться будут выглядеть просто жалкими.
Анника открыла рот.
— Я… — слабо произнесла она и повернулась ко мне. — Сегодня вечером я должна быть в «Раппорт», объяснять, почему мы не запретили вам работать.
— Но я не сделал никакой ошибки, — сказал я. — Если пациент является с нелепыми жалобами, невозможно из-за этого запретить годами длящееся исследование, бесчисленные программы лечения, которые всегда были безупречными…
— Не один пациент, — возразил Мильк. — Их несколько человек. К тому же теперь мы услышали, что думает о вашем исследовании эксперт…
Он покачал головой и замолчал.
— Этот самый Йоран Сёрельсен или как его там? — зло спросил я. — Я о нем никогда ничего не слышал. Он же совершенно не в курсе — следования.