Гитл и камень Андромеды
Шрифт:
И знаешь, это хорошо, что за тобой стоит Паньоль. Они уже было обрадовались, что им попалась Золушка. Моя мамаша мечтала управлять всеми нашими делами без помех. А когда позвонил Паньоль, мой папаша наделал в штаны. Месье Паньоль, сам знаменитый месье Паньоль! Приедут его друзья! — запищал Шука голосом Деборы Глазер. — Конечно, свадьба должна быть еврейская, но еду придется заказать из «Кинг Дэйвида». Готовят не очень вкусно, но там селятся президенты. И вообще, хорошо ли устраивать свадьбу в Герцлии? Нет, нет, ее необходимо перенести в Иерусалим. Нет, нет, — загудел он тут же голосом профессора Глазера, — Иерусалим — спорное место. Свадьбу необходимо сыграть
— А ты что?
— А я — что?! Пусть устраивают эту показуху где хотят. Мне-то она вообще ни к чему.
— Где бы ты хотел, чтобы мы поженились?
— В Греции. Или в Швеции. Можно на Филиппинах. Какая разница? Там, где тихо, спокойно и нет ни одного знакомого. Пригласить двух свидетелей прямо с улицы, двух прохожих, и все! А ты бы как хотела?
— Также.
— Тогда мы с тобой переженимся. Поедем куда-нибудь и переженимся.
— Но мы уже будем женаты.
— Ну и что? Гаси свет и спи. А я пойду к передатчику, послушаю, как шумит мир. И знаешь что: весь этот балаган мне даже нравится.
14. Горький мед
Готовиться к свадьбе нужно на трезвую голову, и я об этом не забывала. Но душа болела. Болела за Гитл, которую вежливо и аккуратно отстранили от участия в событии, ради которого она жила все последние годы и претерпевала страшные муки. Болела она и из-за Деборы, матери Шуки, не понимавшей, чем рискует, отодвигая Гитл в тень. Как объяснить будущей свекрови, атеистке с легким религиозным уклоном, что рука, отодвигающая Гитл, имеет свойство попадать в гипс, а нога, пытающаяся поставить ей подножку, может, упаси бог, опухнуть и нагноиться.
Странные вести текли и из Парижа. Паньоль ни с того ни с сего занялся Ежи Беринским, нашел несколько тетрадок его стихов и издал отдельной книжкой. Книжка стала гвоздем сезона наряду с антологией современной лесбийской лирики. Визенталь, Кларсфельды и, разумеется, Паньоль замелькали на всех телеэкранах Европы. Рассказ о судьбе сиротки Ляли, ныне проживающей в Израиле, был напечатан в «Фигаро», растиражирован в других газетах, а также прозвучал по радио и телевидению.
Сиротка Ляля поначалу отказывалась участвовать в этом представлении, но потом вспомнила встречу с инженером Шимоном Беринским и решила, что этот ее дядюшка должен получить по заслугам. Французский у меня вполне приличный. Имени инженера Беринского я в интервью не назвала. Говорила о предательстве и о том, что в то страшное время брат не жалел брата.
Между тем профессор Глазер, его жена, сыновья и дочь подняли на щит Шуку. Американская диаспора наконец узнала своего героя. И нас с Шукой пригласили в Вашингтон. Но не только там, а по всем США — от Бостона до Аризоны — евреи захотели посмотреть на дочь Беринского и на героя Израиля американского происхождения. Так Америка устроила нам с Шукой большое деловое свадебное путешествие. Мы тихонько чертыхались, зато профессор Глазер потирал руки.
Но, поскольку стихи Беринского были написаны по-польски, поляки выпустили свое издание его стихов в скромном, но впечатляющем переплете. После чего кому-то в Жечи Посполитой пришла в голову мысль о том, что свадебное путешествие знаменитой пары должно начаться в Освенциме! Противопоставить этому вызову можно было разве что свадебный полет на Луну в американской межконтинентальной ракете. И Глезеры спасовали. К счастью, Компартия Польши заколебалась, и нас оставили в покое. Хуже было то, что поднятая вокруг нас шумиха спутала карты и в израильской
— Гитл, — попросила я, — нельзя ли спустить паруса?
Гитл поглядела на меня с неискренним недоумением, но по лукавому блеску на донышке ее глаз можно было понять, что моя ведунья — не последнее лицо на командном пункте мероприятия.
Я решила хотя бы навести кое-какой порядок в собственных войсках, чтобы снайперы друг друга не перестреляли. Во-первых, необходимо было привести в чувство мать Шуки, которая всю жизнь мечтала снимать это кино и имела твердую концепцию относительно стиля действа, характера декораций и мельчайших деталей поведения действующих лиц. По ее сценарию я должна была играть роль Золушки, Шука — Принца, а она, Дэби, и не думала удовлетвориться бессловесной ролью королевы. Она будет доброй волшебницей, той самой, которая поставляет невесте-замарашке карету-тыкву, кучера-крысу и хрустальные башмачки.
Разведенная беженка из СССР, без отца-матери и без денег, но с прекрасной душой, образованная и работящая, была просто подарком, и американская демократка Дэби искренне полюбила этот образ еще до того, как ей улыбнулось счастье лицезреть меня лично. А я, бездумная выпендрежница, собираясь на смотрины, три дня решала, какое из парижских платьев надеть и у какого модного парикмахера оставить кучу денег. Ах, какое удовольствие я бы доставила будущей свекрови, появившись в ее доме в ситцевом платьишке, сандалиях на босу ногу и с растрепанной головой, а не в туфлях от Гуччи и платье от Сони Рикель, подаренных Чумой.
Кстати, когда Чума уговаривала меня принять дорогой подарок, свадьба еще не маячила на горизонте. Но подруга была непреклонна. «Платье тебе понадобится, — строго сказала она, — у меня есть такое чувство. А я Соне Рикель оформляла ателье. За ними должок».
Жемчуг одолжил мне для праздничного случая старец Яаков. Долго выбирал подходящую нитку и, разумеется, перестарался.
— Жемчуг поддельный? — спросила Дэби с надеждой в голосе.
— Натуральный.
— Речной?
— Почему же?
Дебора Глазер обиженно хрюкнула и замолкла.
— Я заказала очередь к Гидону Оберзону! — сказала она обиженно. — Мы должны поощрять израильских художников! Свадебное платье будет от него.
Я решила согласиться, тем самым уменьшив предсвадебные страдания будущей свекрови. И тогда на тропинке, ведущей к дому, появились Гитл и Роз. Они сияли. Гитл шла впереди, Роз сзади. Композиционно их связывала длинная палка для гардин, положенная на правое плечо. А на розовых лентах, привязанных к палке, раскачивался картонный гроб, обклеенный белыми обоями в мелкий цветочек и украшенный позументом и кистями. Не хватало только гвардейцев с белыми плюмажами на киверах во главе этой процессии и семи гномов на ее запятках.
Как они тащили это сооружение аж из Ришона, ума не приложу. Но о том, что именно лежит в гробу, я догадалась с первого взгляда. И похолодела от ужаса. А Гитл не просто лучилась, она сочилась счастьем, сдвигая ради коробки мебель к стенам, пристраивая картонный гроб на табуретки и отдавая Роз ласковые, но решительные распоряжения, каким концом куда следует поместить принесенное сокровище.
Сочилась счастьем — не метафора. Розовые капли этого продукта пробивались сквозь тонкую кожу лица Гитл, золотом сверкали на висках и скручивали волоски в тугие завитушки, а на затылке излучали видимое сияние. Из подрагивающих пальцев Гитл тоже исходило свечение, в котором можно было различить все цвета радуги с преобладанием оранжевого.