Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера

ван Фрекем Джордж

Томас Манн, находившийся в изгнании в США, немедленно использовал это коммюнике в радиопередаче на Германию. О Гитлере он сказал так: «Этот монстр, разрываемый на части собственными злодеяниями, удалился в Берхтесгаден образумиться. Там, в бодрящем горном воздухе, он вскоре вновь обрел веру в свою миссию; безумие быстро прошло. Вновь и вновь в этом коммюнике упоминаются его прозрения, внутренние голоса, тайные воззвания [к духам]. Как видно, его психиатру не удалось этого предотвратить. Такой романтики мы не видали со времен Орлеанской девы…»¹⁷⁰ Этот язвительный выпад основывается не просто на догадках Манна – уже тогда многим были известны неожиданные отлучки Гитлера на свою виллу Бергхоф в Оберзальцберге и его зависимость от прозрений и внутренних озарений.

Без сомнения, решения Гитлера, во всяком случае, важнейшие,

диктовались чем-то. Комментаторы, в зависимости от своего мировоззрения, называют это «интуицией», «голосом» или «голосами», «шестым чувством» или «вдохновением». Он сам говорил Раушнингу: «Неважно, чем вы заняты: если оно не созрело, вам этого не сделать. Как художник я знаю это очень хорошо. Я знаю это и как политик. Единственное, что вы можете делать [тогда], – это хранить терпение, отложить, вновь обдумать, отложить опять. Это продолжает работать в подсознании. Оно зреет. Порой постепенно исчезает. Если у меня нет внутренней безошибочной уверенности в том, что “да, это и есть решение, должно быть именно так”, я ничего не предпринимаю. Если даже вся партия кричит мне: “Сделай что-нибудь!” – я не делаю ничего. Я жду, что бы ни случилось. Но когда мне говорит голос, тогда я знаю: “Вот оно, пришло время действовать”»¹⁷¹.

Вальтер Лангер собрал из своих источников следующую информацию: «Хотя Гитлер и старается представить себя очень решительным человеком, который никогда не колеблется в трудной ситуации, как правило, это не так. Как раз тогда его стремление оттянуть принятие решения заметно лучше всего. В такие периоды практически невозможно заставить его сделать хоть что-то. Главным образом, он остается в одиночестве и зачастую практически недоступен даже для своего ближайшего окружения. Он часто погружается в депрессию, у него плохое настроение, он предпочитает почитать что-нибудь, посмотреть кино или играет с архитектурными моделями. Согласно голландскому источнику, эта нерешительность не связана с расхождением во мнениях среди его советников. В такое время он почти не обращает на них внимания и предпочитает не обсуждать вопрос, требующий решения…

Случалось, что в подобных ситуациях он, не говоря никому ни слова, покидал Берлин и отправлялся в Берхтесгаден, где проводил время, гуляя в горах в совершенном одиночестве… Именно в эти периоды бездействия Гитлер ждет, что его «внутренний голос» направит его. Он не обдумывает проблему в обычном смысле – он ждет, что решение будет ему дано… Как только решение у него в руках, его состояние радикально меняется. Это опять фюрер… «Он очень весел, балагурит и никому не дает возможности вставить слово, тогда как сам постоянно подшучивает над всеми». Такое настроение держится столько, сколько нужно для того, чтобы работа была сделана. Однако как только приказания, необходимые для претворения плана в жизнь, отданы, Гитлер, по всей видимости, теряет к нему интерес. Он становится совершенно спокойным, занимается другими вещами и спит необыкновенно долго»¹⁷².

Решение, принятое после того, как был услышан голос, было окончательным. Никто не мог изменить его, влиять на него и даже обсуждать его. Это касалось как конкретных решений Гитлера, так и вдохновения, лежащего в основе всей его «миссии». «Мне кажется, что планы и цели Гитлера никогда не менялись» (Шпеер). «Нельзя не заметить удивительного соответствия между целями, которые Гитлер провозгласил в двадцатых годах, и курсом, который немецкая политика приняла после 1933 года» (Джеффри Стоукс). «С самого начала своей политической деятельности… он мог лишь варьировать центральные темы, но не мог менять основных направлений» (Стэнли Гонен). Ганфштенгль пишет о «необычайной живучести его идей», Дж. П. Стерн – о «его необыкновенном постоянстве цели», а Кершоу – о его «идеях фикс, которые, в главных чертах оставались неизменными вплоть до его смерти в 1945 году».

В горах

Горная вилла в баварских Альпах, в Оберзальцберге, чуть выше Берхтесгадена и неподалеку от Зальцбурга [24] , была одним из любимых мест, куда Гитлер удалялся для получения своих вдохновений. Он обнаружил Берхтесгаден в 1922 году с помощью – кого же еще? – Дитриха Эккарта, который скрывался там, когда был в розыске за клеветнические статьи в своем антисемитском журнале «Простым немецким». Гитлеру тоже понравилось это место с возвышающимися массивами Вацман и Унтерсберг. (Тот факт, что Берхтесгаден

лежит практически на австрийской границе, мог сыграть дополнительную роль в выборе Гитлера – во времена его восхождения к власти в любой момент могла возникнуть необходимость бежать от преследования немецких властей. Он стал гражданином Германии лишь в 1932 году.) В 1925-м он купил Haus Wachenfeld, предположительно на деньги, полученные от Бехштейнов, и переименовал его в Berghof. «До 1939 года [а в некоторых случаях и после] переломные, “потрясавшие мир решения” Гитлер принимал в этом горном доме в Оберзальцберге в баварских Альпах»¹⁷³.

24

Salz означает «соль». Этот горный район с доисторических времен известен своими соляными копями. Именно в этих шахтах нацисты спрятали множество награбленных ценностей. Имя Hitler также писалось его предками Hiedler или H"uttler, что означает Salz-H"utter, то есть «хранитель соли» (Tischgespr"ache, p. 13).

«Он там размышлял», – пишет Франсуа-Понсе, возможно, единственный высокопоставленный иностранец, помимо Муссолини, к которому Гитлер питал слабость. Именно в Оберзальцберге, auf dem Berg («на горе») – так этот загородный дом назывался в окружении Гитлера – он принял французского посла в последний раз. Однако встреча состоялась не в самом Бергхофе, а в Kehlsteinhaus, до которого от виллы было рукой подать. Кельштайнхаус был построен для Гитлера по инициативе и под руководством Мартина Бормана, и его строительство стоило жизни немалому количеству заключенных. Дело в том, что это строение было сооружено на вершине пика Кельштайн, и добраться туда можно было лишь на лифте, который поднимался по шахте, вырубленной в сплошной скале высотой в 110 метров. Через огромные окна открывался захватывающий вид.

«Со всех сторон взгляду открывалась, словно из самолета, захватывающая панорама, – рассказывает Франсуа-Понсе. – У подножия полукруглого горного массива виден Зальцбург и окрестные деревни, над которыми, куда ни бросишь взгляд, вздымаются горные вершины. Дом будто подвешен в воздухе на краю почти отвесной скалы. И все это вместе, погруженное в сумерки осеннего дня, выглядит грандиозно, первозданно, словно в галлюцинации. Посетитель не знает, спит он или бодрствует. Он хочет понять, где же находится. Не в замке ли Монтсалват, где жили рыцари Грааля?..» Эта лирическая ассоциация с рыцарями Грааля обретает более конкретный смысл, если знать, что в одном из своих монологов Гитлер вспоминает о прекрасном немецком языке Франсуа-Понсе и его визите «в Гральсбург», то есть в замок Грааля, как он порой называл Кельштайнхаус.

Из Бергхофа Гитлеру открывался великолепный вид на Унтерсберг, где, согласно легенде, спит Карл Великий, который однажды проснется, чтобы биться с антихристом и подготовить новый золотой век – или, если угодно, чтобы повести немецкий народ к величию. «Он сидел там, – вспоминает Шпеер, – перед панорамой Унтерсберга, где, согласно легенде, до сих пор спит император Карл Великий, готовый однажды пробудиться и воссоздать былую славу Германской империи. Гитлер, естественно, применял эту легенду к себе. «Видите там Унтерсберг? Моя резиденция как раз напротив. Это не случайно!..»

Горы давали Гитлеру, как он неоднократно утверждал, внутренний покой и уверенность, необходимые для его неожиданных решений. Он также готовил здесь свои самые важные речи… В течение недель, по видимости праздных, которые он там проводил, он давал возможность вызреть содержанию своих речей или своим мыслям. То, что накапливалось, в конце концов прорывалось как поток, сносящий все плотины, и изливалось на его приверженцев или на участников переговоров»¹⁷⁴.

«Я хожу в горы не только из-за красивых видов, – говорил Гитлер. – Воображение там работает живее. Я оставляю мелочи и банальности позади и могу тогда яснее различить, что лучше, что нужно сделать, что увенчается успехом… Ночью из моей спальни я порой часами гляжу на горы. Тогда вещи становятся яснее… Для меня Оберзальцберг обрел совершенно особое значение… Да, я тесно связан с этими горами…»¹⁷⁵