Глаголь над Балтикой

Колобов Андрей Николаевич

– Я полагаю, вот это - Стевен-Штейнгель элегантным жестом указал на здание банка:

– Может служить некоторым подтверждением моих слов. 

Вдруг, как-то враз, смысл сказанного графом прорвался сквозь пелену ярости, охватившей Николая. Монетка на двадцати шагах... не шагах даже - метрах... это мастерство, каковым Николай никогда и не надеялся обладать. И ведь действительно - на крыльце граф показал себя великолепным стрелком, с легкостью попав бегущему человеку в ногу: обездвижив его, но не потревожив при этом артерии, чтобы налетчик не истек кровью. А выстрел навскидку, когда пуля высекла искру в десяти сантиметрах от рванувшейся к браунингу руке бандита?

"Он ведь был один

там, когда все началось, один против всей банды" - запоздало сообразил Николай. Но, пока они с приставом шли в кабинет управляющего, кавторанг насчитал по меньшей мере четыре прикрытых тряпками трупа при одном раненном - а граф не получил и царапины. На такое был способен только Мастер, стрелок от Бога...

...которому совершенно незачем опасаться дуэли на пистолетах с каким-то там кавторангом, едва ли помнящим, с какой стороны берутся за револьвер.

Но тогда... какого черта?! Бешенство схлынуло так же неожиданно, как и накатило, и Николай почувствовал слабый интерес.

– Господин капитан, как Вы смотрите на то, чтобы пропустить по стаканчику? Честное слово, пересохло в горле от этих перипетий...

– С Вами?

Граф тяжело вздохнул.

– Хорошо. Давайте тогда пройдемся немного - и позвольте мне наконец объясниться.

Но Николай и сам чувствовал, что после "перипетий" стаканчик был бы очень кстати.

– Ладно, давайте заглянем куда-нибудь

– Отлично! Прошу в экипаж.

Поездка протекала в молчании и не затянулась - через две улицы графская карета остановилась у небольшого заведения, в котором Николай ранее не бывал. И вскоре они сидели лицом к лицу в кабинке, разделенные небольшим столом с белоснежной скатертью, пузатенькой бутылочкой коньяка, блюдом с многочисленными желто-белыми сырами и хрустальной вазочкой с аккуратнейше нашинкованными дольками лимона. Офицеры молча выпили по глотку - без тостов и не чокаясь.

– Николай Филиппович, я должен кое-что сделать. Но перед этим необходимо объяснить Вам мотивы моего поведения, без чего все запутается окончательно. Буду, по возможности, краток, поскольку беседа эта не доставляет Вам удовольствия, да и мне тоже.

– Так может лучше было и не начинать?

– Может и лучше, но, полагаю, я должен... Позвольте с самого начала: тогда, у Валерии, я хотел убить Вас. Это так, и я не стыжусь этого. Я был совершенно захвачен страстью, и ради женщины готов очень на многое. Вы были нестерпимы для меня как успешный соперник в любви, ревность снедала меня, и я сознательно оскорбил Вас, чтобы спровоцировать дуэль, на которой, повторяю, я собирался покончить с Вами.

Граф салютовал бокалом Николаю, и наградил себя глотком коньяка.

– Сцена вышла безобразная, а что потом - я точно не помню. Куда-то шел, где-то пил, готов был убить Вас, себя, бросившую меня Валерию, и весь мир заодно. Жил как в тумане, в ожидании неизбежного, и вдруг - мне сообщают, что суд офицерской чести признал меня потерпевшей стороной! 

– Это было... Неожиданно? Какое там, к черту, "неожиданно"! Я ведь наговорил Вам с три короба мерзости при многих свидетелях, распоследнему дураку было понятно, что оскорбитель - я! В общем, от этой новости изрядная часть винных паров выветрилась из моей головы настолько, что я снова стал мыслить разумно. Кто мог сделать так, чтобы меня признали потерпевшим? Кто обладал достаточной властью над людьми, чтобы убедить свидетелей нашей ссоры в том, что белое - это зеленое? Ответ был очевиден. Я привел себя в порядок и поехал к Валерии, наплевав на все запреты: мне нужно было знать...

– Мы объяснились. Оказалось, что она играла с нами обоими, но... как Вы уже знаете ее симпатии принадлежали мне. Она чувствовала себя виноватой, что все

так далеко зашло, боялась за меня и пыталась мне подыграть... А Вы... Дьявол! Вы совершенно не заслужили такого отношения, ни с моей ни с ее стороны.

– И что мне оставалось делать? Идти и требовать пересмотра суда, с тем чтобы Вас признали потерпевшим и дали право выбора оружия? Вы бы выбрали пистолеты, потому что мое мастерство с клинком общеизвестно, а умение стрелять - нет. И мне пришлось бы убить Вас на дуэли. А за что? За любовь женщины, которую она и так отдала мне? Поймите меня правильно, господин капитан. Будь между нами соперничество, я бы убил Вас не задумываясь, но штука в том, что соперничества-то никакого не было! Валерия играла с Вами, я оскорбил Вас, а теперь должен был еще и убить!

– Мысль о том, чтобы просто принести извинения, Вам, разумеется, в голову не пришла - насмешливо заметил Николай.

– Я не мог. Капитан, если бы суд признал меня оскорбителем, мне было пристойно извиниться, но как просить прощения тому, кого признали потерпевшим? Меня бы обвинили в трусости, что совершенно неприемлемо - невозмутимо ответил граф и продолжил:

– Я выбрал сабли, капитан, по одной простой причине. Я полагал, что сильно превосхожу Вас в фехтовании и смогу в поединке оцарапать Вас. Не ранить, а чуть задеть, просто чтобы кровь потекла. Затем мне достаточно было заявить о своем полном удовлетворении, на чем дуэль заканчивалась и дело было бы решено!

 - Погодите, граф, что-то тут не сходится. Я же видел, как Вы стреляете, да и Вы сами только что хвастались... С тем же успехом Вы могли бы оцарапать меня и из пистолета. С ним Вы, кажется, и впрямь управляетесь неплохо.

Стевен-Штейнгель сморщился, словно от зубной боли.

– Так это из моего пистолета, который я знаю лучше, чем свои пять пальцев на правой руке. Но дуэльные -то пистолеты пристреливать запрещено! Откуда мне знать, куда из него пуля полетит? Это же чистая лотерея. А подставляться под Ваши выстрелы, пытаясь пристрелять оружие по ходу дуэли тоже глупо - я же не самоубийца все-таки. У меня не было ни малейшей причины убивать Вас, но не ценой же собственной жизни! В общем, сабли выглядели идеальным вариантом. Конечно, мог быть упрек моей репутации, общественное мнение могло выставить меня мясником, жаждущем зарезать беззащитного. Но я-то не собирался Вас резать! А по завершении дуэли Вы бы не потерпели особого урона и тогда уже никто не смог обвинить меня в излишней кровожадности.

 - Тем не менее, граф, Вы нервничали.

– Да. Повторяю, что бы Вы обо мне не думали, я не настолько бессовестная скотина, чтобы не понимать всю сомнительность роли, которую мне предстояло сыграть.

– Но все пошло не по плану.

– Верно. Должен заметить, Вы с Вашей японо-черкесской задумкой были великолепны. Уже после дуэли я разобрался, что же тогда произошло. И, кстати, приложили Вы меня весьма качественно - рука только-только зажила, чтобы я мог вернуться в полк. Собственно, я и в банк-то зашел дать распоряжения перед отъездом.

– Значит, на фронт?

– Да, на фронт.

Николай откинулся на спинку мягкого диванчика, которые были тут вместо кресел.

– Хорошо. Но зачем Вы мне все это рассказали?

– Потому что я кое-что задолжал Вам. Господин капитан второго ранга, я приношу Вам свои глубочайшие извинения за оскорбления, нанесенные Вам в тот вечер. Примите мои уверения: я крайне сожалею о своем неосмотрительном поступке.

Николай смотрел на графа и впервые за долгое время перестал видеть в нем хитрого и подлого врага. Перед ним сидел заносчивый, тщеславный, самовлюбленный и дурно воспитанный мальчишка, хотя годами он не так уж сильно уступал кавторангу. И все же...