Глас Времени
Шрифт:
Лабберт смотрит Хорсту в глаза и гипнотически качает головой.
– Понял! Не смею больше спрашивать.
Инвентаризация достояний будущего заканчивается полтретьего ночи. Лабберт опечатывает крышки штемпелем Аненербе.
– Славно, Хорст, – устало произносит он. – Завтра их содержимое разойдется по исследовательским центрам. Пока отнеси всё на первый этаж и запри в одной из комнат.
В этот момент телефон секретаря, стоящий на столе возле входа в кабинет, начинает звонить. Лабберт изнеможенно закатывает глаза, но в следующую же секунду кивает Хорсту. Адъютант понимает,
– Штандартенфюрер у аппарата! – с напускной бодростью выпаливает он.
Человек представляется адъютантом рейхсфюрера Генриха Гиммлера.
– Получилось? – деликатно спрашивает голос.
– Более чем, – сдержано отвечает Лабберт.
– Год?
– Плюс 76.
– Побочные эффекты?
– Допустимы. – Перед глазами Лабберта вспыхивает картина обгоревшего полицейского. Он смотрит на свое отражение в зеркале. – Но ничтожны.
– Исход?
Лабберт понимает, о чем его спрашивают, но ответить не решается.
– Исход? – повторяет голос. В трубке стоит легкое потрескивание.
– Отрицательный. Глубоко отрицательный.
Лабберт снимает фуражку и кладет на стол. Проходит минута тяжелого молчания обоих собеседников. Адъютант Гиммлера – первый человек, узнавший о неблагоприятном исходе войны.
– Через несколько дней шеф приедет в Мюнхен. Готовьтесь предстать с широким докладом.
– Так точно. В моих руках оказалось много образцов технических приспособлений. Хочу предупредить: завтра я разошлю их в соответствующие институты для изучения.
– Отставить!
– Что?
– Пожалуйста, не проявляйте самодеятельности! Этим не должны заниматься наши институты. Вы же понимаете, докуда может докатиться такая информация. – Лабберт как нельзя лучше понимает. Речь здесь идет даже не о людях.
– Куда прикажете их девать?
– До особых распоряжений они должны находятся под вашей ответственностью. Я лично буду докладывать вам о решениях, отданных рейхсфюрером. Но «Объект» должен вернуться к нам уже сегодня, вне всякого сомнения. Я вышлю группу. Утром они будут у вас. Позаботьтесь, чтобы у них не возникло лишних вопросов по поводу груза. Лучше всего запакуйте сразу в несколько ящиков и как следует заколотите.
– Не переживайте, не первый день на службе.
– Вот и отлично.
На другом конце кладут трубку.
– «Самодеятельность»! – зло цедит Лабберт. – Будто я пустое место! Чертова бюрократия… – Случайно выстрелом в висок его пронзает пугающая мысль: «А ведь они могут меня убрать!»
Адъютант, выждав паузу, возвращается в кабинет. Лабберт бросает на него жгучий взгляд. «Самое простое – приказать моему адъютанту застрелить, отравить или арестовать меня. Суда ждать вряд ли придется, а убрать таким способом – наиболее удобный вариант»
– Скажи, Хорст, ты способен по отношению ко мне на предательство?
– Что вы говорите, штандартенфюрер?! Конечно, нет!
– А если тебе будет приказано?
В
– Я ослушаюсь приказа! – заявляет он.
Это звучит настолько убедительно, что Лабберт почти верит.
Часы бьют три.
«Домой? – сомневается Лабберт. – Зачем? Там нелюбимая женщина. Встретит с грустным лицом, произнесет пустые, шаблонные слова: «Пришел? Еда на столе». Вновь начнется бытовая меланхолия. Не могу так»
Он часто остается на работе и ночует в кабинете. Женщина, которую он любил, покинула этот мир годы тому назад. Дети живут на другом конце Германии с ее родителями. После смерти любимой он так бы и жил один, ему никого не надо, но офицеру СС не надлежит вести холостяцкую жизнь. Новый брак состоялся для виду, и оба в нем были несчастны.
Из темноты открытого окна в комнату врываются звуки. Лабберт прислушивается. Стучат военные сапоги по каменной мостовой. – «Кто: СС, СА, СД?.. – гадает он. – Или обычные солдаты Вермахта? Хотя какая, к черту, разница? В Германии всего этого стало слишком много, чтобы заострять внимание на подобных различиях…»
Он смотрит на фуражку. С нее столь же пристально поглядывают глаза «мертвой головы». Серебряные Черепа – немые свидетели ужасов, которые учинит немецкая военщина.
Шаги учащаются. К ним добавляются чьи-то еще, но уже не сапожные. Вскрик. Глухие удары. Работают дубинки. Сдавленный стон. Шелест одежд.
Тело волокут по земле. И, как ни в чем не бывало, за окном снова ночная тишина.
Лабберт пожимает плечами.
«Они хотят, чтобы я отдал устройство! – вновь терзают его тревожные мысли. Они усугублены поздним часом; душевная тревога ночью – это не то же самое, что душевная тревога днем. – Утром прибудет бригада, и я больше его не увижу. А что это для меня означает? Только то, что больше мне не попасть в будущее! Я сидел над этим устройством много бессонных ночей в попытке разгадать тайну. Мне удалось. Знания в области математики сильно помогли. Но теперь, когда я побывал в будущем, увидел то, чего, наверное, видеть не должен был, мне грозит опасность. Возможно, маленький человечек в смешном пенсне не захочет расстраивать своего фюрера информацией о неминуемом поражении и личном предательстве, когда его сепаратные переговоры с западом были раскрыты, и прикажет позабыть о секретном проекте и уничтожить всех, кто в нем состоял. Я первый попаду под замес!»
Лабберту почему-то вспоминается Эрнст Рем, та июньская «Ночь длинных ножей» и горы расстрелянных.
«Гиммлер – циник. Он не пожалел своего друга – не пожалеет и всех остальных. Радует пока одно: даже забрав у меня машину времени, они не смогут с ней разобраться. Но пройдет какой-то срок, и методом проб и ошибок они, безусловно, ее разгадают. Из этого следует, что, возможно, у меня будет запас времени»
Острая головная боль вдруг сковывает череп в кольцо.
«Боже мой, что это? Похмелье? Никогда оно не сопровождалось такой болью»