Главная роль 2

Смолин Павел

— Давай записку, мальчика напоить чаем с пряниками, — велел я. — Искать пока никого не нужно.

— Слушаюсь, Ваше Высочество, — поклонился казак, отдал мне записку и ушел.

— Жалобы пошли, — догадался Остап.

— Робкие и анонимные, проверяют меня на честность, — кивнул я, сел на диван и развернул сложенный в четыре раза листочек.

«Ваше Императорское Высочество, прежде всего я бы хотел извиниться за то, что сие послание вы получите в позднее время и в обход установленного порядка. Молю Господа о том, чтобы ваши конвойные передали его вам. Дело, однако, не терпит отлагательств. Записка написана моею

рукою, но за мною стоят многие пострадавшие от произвола Его Высокопревосходительства губернатора. Эти достойнейшие господа являют собою несомненных патриотов, всей душою радеющих за процветание нашей великой Империи и здоровье Его Императорского Величества. В их числе и ваш покорный слуга, чьему перу принадлежат эти строки…»

Надо будет после реставрации Челобитного приказа нормальный шаблон для анонимных и именных доносов установить, а то что это за образчик эпистолярности? Донос должен быть кратким и конкретным! Так, пропускаем дальнейшие заверения в лояльности царю, его потомкам и столичным властям…

«…Список принятых губернатором „подарков“, хотя мы предпочитаем называть их „взятками“, велик. Мы позволили себе собрать все свидетельства в единый список. Ежели мы не ошиблись в вашей любви к честности и справедливости, вы сможете отыскать этот список под кустом сирени на пересечении улицы Большой с Покровским переулком — он завернут в тряпицу. Вам нужен третий куст справа от скамейки».

Шпионские игры, блин. Кликнув казака, я отдал ему серию распоряжений:

— На пересечении Большой с Покровским переулком, под третьим сереневым кустом справа от скамейки, нужно отыскать завернутые в тряпицу бумаги. Перед тем, как подбирать, потыкать палкою подлиннее.

— А ну как ловушка, — кивнул конвойный.

— Верно, — одобрил я. — Далее отправь кого-нибудь пригласить подполковника Курпатова разделить со мною завтрак. Если мальчик-посыльный чай допил, приведи его сюда. Ежели нет — дай допить и приведи потом.

— Слушаюсь, Ваше Высочество!

В душе потихоньку зарождался азарт — губернатор это крупная дичь, и охотиться на нее нужно с толком и аккуратностью. «Список» из тайника, конечно, к делу подшит будет, но им одним обойтись нельзя — мало ли кто какие кляузы анонимно строчит? Анонимам веры нет — ежели человек за свои слова головою ответить не может, такого и слушать нельзя! Это то, на что мне непременно укажут, когда я пойду по инстанциям, но я так не считаю: «кляузникам» здесь, вообще-то, еще жить, и оставшиеся после потери покровителя не у дел подельники могут начать мстить. Кроме того, веры в справедливость у местных не осталось — это же ссыльный край, и пылающий жаждой Конституции член подпольного кружка за собой вины не ощущает и не кается, окончательно убеждаясь в скотской сущности Имперской власти. Что ж, немного поменяем это положение дел. Я более чем могу понять людей, которые при разборе жалоб на Теляковского больше верят непосредственно ему, а не ссыльному голодранцу, а посему даже мне, чтобы не прослыть самодуром и либералом (и неизвестно что из этого хуже!), придется собрать доказательную базу.

Переключив внимание обратно, я закончил диктовать письмо Маргарите, после чего в дверь снова постучали, и казак завел причесанного, поблескивающего остатками влаги на чистом лице — умыли бедолагу — худого рыжего лопоухого паренька в старенькой, большой по размеру рубахе, латанных, подпоясанных

веревкой портках и лаптях. В руках мальчик нервно мял тряпичную кепку — тоже велика.

— Дмитрий, Викторов сын, из мещан, — представил гостя казак.

Пацан отвесил глубокий поклон и звонко, немного дрожа голосом от непривычной для себя ситуации, поблагодарил:

— Премного благодарен за угощение, Ваше Императорское Высочество!

— Садись, Дмитрий Викторович, — указал я ему на кресло.

Будь это мое кресло, непременно нарисовался бы Андреич, который бы укоризненно поохал и после ухода гостя принялся бы тщательно очищать «испачканную» обивку.

Мальчик уселся, держа серьезное и лицо и не подумав начать качать не достающими до пола ногами — он же не в полном смысле ребенок, а просто слабенький, маленький и не все понимающий взрослый, и именно так себя вести и привык.

Опустившись в соседнее кресло, я спросил:

— Молишься с усердием?

— Так точно, Ваше Императорское Высочество! — отозвался пацан.

Научили казаки «так точнать».

— Молодец. Откуда ты? Отец кто?

— Здешние мы, Ваше Императорское Высочество! Отец мой, Виктор Святославович, в типографии работает, наборщиком. С собою меня в типографию берет, грамоте учит. Когда батька старый станет, я за него трудиться стану.

— Нравится ли тебе в типографии? — спросил я.

— Очень! — улыбнулся Дима. — Там машины грохочут, а газета наша — «Справочный листок Енисейской губернии», пусть тиражом и не велика, да бумага и печать на ней, как Емельян Федорович, хозяин наш, говорит, «мирового класса».

Отыскав на столе свежий выпуск упомянутой газеты — тираж всего три сотни экземпляров, и для частного издания из губернского города это еще неплохо — я согласился:

— Печать добротная, правду Емельян Федорович говорит. Это он тебе велел записку принести?

Улыбка с лица пацана исчезла, он отвел глаза, что в принципе приравнивается к признанию, ибо стыдно цесаревичу врать:

— Не знаю я того господина, Ваше Императорское Высочество! Темно было, а он — в шляпе. Копейку мне заплатил.

Эх, провинция — даже «цепочку» выстроить не смогли. Или не захотели, с расчетом на то, что я за справедливость, а не за губернатора?

— Будешь цесаревичу врать — в жабу превратишься, — серьезно заявил я.

— Ваше Императорское Высочество, не надо! — взмолился пацан, бухнувшись на колени.

— Сядь нормально, Дмитрий Викторович, — велел я. — Говори как на самом деле было — тогда прощу.

— А вы Емельяна Федоровича на каторгу не погоните? — жалобно спросил он.

— Не погоню, — пообещал я.

Я с печатником знаком — он женат чуть ли не на самой богатой даме в городе, которая до встречи с Емельяном удачно овдовела, унаследовав капиталы, благодаря которым типографию оборудовать и получилось. Толковый мужик Кудрявцев, и от знакомства с ним у меня остались только приятные впечатления.

— Емельян Федорович записку писал, — вздохнув, признался Дима.

Грустит — его же просили не говорить, а он, получается, теперь предатель.

— Цесаревичу всегда правду говорить нужно, — назидательно заметил я. — Доволен я тобою, Дмитрий Викторович. Отец у тебя молодец — сына честным человеком воспитал. Архип, проводи Дмитрия Викторовича до дома, да дай его отцу сто рублей, на обновки да учебу сына пусть тратит.