Главная роль 5

Смолин Павел

— Простите, Ваше Императорское Высочество, — с очень сильным акцентом покаялся вслед за отцом Омар и заерзал на стуле.

Понимаю — акцент потому что дома разговаривают на родном языке, а ёрзает…

— Не нужно извиняться, уважаемый Али, — улыбнулся я. — Просто еще до вашего прибытия Омар и его товарищи по несчастью успели напиться чаю до самой макушки.

Пацан жалобным взглядом посмотрел на отца, и тот считал сигнал:

— Беги, а то оконфузишься на глазах у Его Императорского Высочества, вся губерния смеяться над нами будет.

Не очень-то уважаемый Али педагогичен, но мне-то что? Он — отец, продукт своего времени и места рождения, и, судя по костюмчику, должности

и годовому доходу в три с половиною тысячи рублей (это задекларированных, а значит сильно не всё), неплохо в этой жизни смог устроиться, а значит с воспитанием отпрысков прекрасно справится сам. Впрочем…

— Уважаемый Али, Империя предоставляет своим подданным многие возможности, — выкатил я ценный совет. — Не обязательно в совершенстве знать русский язык, но читать, писать и поддерживать беседу твоему третьему сыну будет столь же полезно, как и другим.

Вроде принято на родной части Востока советы давать с высоты своего положения. Надо будет поизучать менталитет народностей Кавказа и Каспия, а то про далекий Китай и еще более далекую Японию знаю больше, чем про собственных подданных.

— От всего сердца благодарю вас за мудрый совет, Ваше Императорское Высочество, — отвесил поклон Али. — Я найду для Омара и других моих детей лучших учителей. Великая Российская Империя воистину дарует множество путей, и даже младший сын неграмотного пастуха, — указал на себя. — Смог добиться совсем незначительного, но положения.

— За нефть поговорить прибыл в Гельсинфорс? — спросил я.

«Менеджер» отвел глаза и потупился:

— Слово ваше — закон, Ваше Императорское Высочество, и для меня нет большего счастья, чем удостоиться чести выпить чаю за вашим столом. Прошу вас не считать старика-Али неблагодарным шакалом, но в отсутствие уважаемого Шамси Ага нехорошо об его делах говорить.

— Нехорошо, — признал я.

Коммерческая тайна штука важная, а умение ее сохранять даже передо мной характеризует Али однозначно в положительном ключе. Прикажу — скажет, но я же не прикажу.

В кабинет строевым шагом вошел фельдъегерь с очередной партией почты, следом за ним, любуясь сияющими в свете керосинок элементами нарядного мундира служивого, тихонько пробрался Омар. Пора сплавлять дорогих гостей.

— Уважаемый Али, прошу тебя и твоего сына поговорить с газетчиками, к ним вас проводят.

В один глоток добив содержимое чашки, отец встал — сын конечно же поднялся следом — и отвесил глубокий поклон, сопроводив ее короткой, столь же цветастой, как и в начале нашего знакомства, речью с посылом «какая крошечная плата за все, что вы для нас сделали».

— Я твоего начальника на свадьбу приглашу, — приоткрыл я завесу будущего. — И ты с ним приезжай, Али.

Не за главные столы, и даже не на банкет в Кремле — просто постоит в «человеческой изгороди» во время одного из наших с Марго променадов от кареты до дверей. Ряду этак в третьем постоит — миллионеров или «миллионщиков» в Империи, слава Богу, хватает, и львиная их доля поважнее бакинского нефтяного магната средней руки. Однако сам факт получения личного приглашения от цесаревича добавит Шамси Аге очень много общественного веса, особенно — на малой Родине, превратив его в проводник моих интересов в тех местах.

Кстати! Посажу-ка я по возвращении в Петербург пяток писарей воспроизводить поздравительные шаблоны и рассылать их от моего имени в качестве поощрения за разные заслуги перед обществом и просто пожелать хорошего в честь Рождества. У японского Императора такое есть — бамбуковый тубус с его письмом держат на самом видном месте дома и показывают гостям первым делом. От меня здесь вообще усилий не требуется, а народу будет приятно.

Азербайджанец (который

рисковал моим расположением в пользу коммерческой тайны и логично в своих глазах опасался цесаревичевой обиды) от неожиданности аж подпрыгнул и принялся отвешивать поклоны один за одним, не забывая со словами благодарности пятиться из кабинета. В завтрашних газетах, помимо фотографий детей в трюме, их синяков и ссадин крупным планом (грубо в эти времена дисциплину прививают), их же рассказов о том, как страшно быть похищенным/проданным/отданным заезжему проходимцу, появится отличный сегмент, демонстрирующий эффективность следствия и должный произвести на читателя приятное впечатление и вселить оптимизм — одного спасли, значит и других спасут. Беспризорники будут отданы в приюты под патронажем РПЦ или — на что я надеюсь — в приемные семьи не последних людей Империи. Не могут желающие не найтись — я же этих детей лично спас, а значит проявление христианского сострадания замечу с соответствующими бонусами для опекунов. Ну и чистосердечными порывами пренебрегать не стоит — не удивлюсь, если я самый циничный человек в этом времени и мире.

Среди корреспонденции нашлась очень уместная телеграмма от шведского министра иностранных дел. Как и ожидалось, первым делом они позвонили Александру — полезность телефона мной до попадания в это время и не осознавалась, реально хай-тек! — а тот вежливо перенаправил шведов на меня. Миру нужно привыкать, что действующий Император почти на пенсии, и не дергать его по пустякам.

«Ты что творишь?! Что это за „операция по пресечению контрабанды“?!» — примерно так можно законспектировать телеграмму на почти десять тысяч знаков. Повод, как говорится, есть, поэтому в ответ ушел пакет с фактурой по обнаруженной контрабанде, и, отдельно, «кейс» с детьми. Сверху легло мое приглашение королю Швеции и Норвегии (это в наши времена уже разные страны, но номинально под одним монархом «ходят», в формате личной унии) Оскару Второму на личный телефонный разговор — я все-таки еще молод и не коронован, поэтому приглашать должен первым.

А вот и первое письмо от действующего члена Ландтага. По собственной инициативе и тайком от уважаемых коллег такое не пишут — созрели наконец-то, осознали, что дальнейшее затягивание переговоров обернется ухудшением их собственных позиций.

Автором значился Иоганн Вильгельм Рунеберг, сын знаменитого в Финляндии поэта и действующий врач. Как бы издалека знатный доктор начал — как я вообще отреагирую, и стоит ли пытаться налаживать коммуникацию в принципе. Содержание письма Рунеберга целиком состояло из радости от свежих открытий в области медицины, в дополнение к которым шла просьба ко мне по возможности отправить кого-нибудь прочитать лекции про Сибирий и пенициллин в финских университетах. «Вот это вот все однажды закончится, правильно?».

Правильно — закончится неминуемо, а потому в Петербург ушел запрос на «лектора», а в ответ — мое согласие поприсутствовать в университете. Не факт, что на лекции, просто к молодежи ходить нужно обязательно.

Второе письмо прибыло через сорок минут — ровно столько мой ответ на первое до адресата и добирался. «Цесаревич не против перестать нагнетать обстановку, а значит нужно договариваться». Автором письма номер два значился Ирьё Сакари Ирьё-Коскинен. Профильный историк, и в учебных материалах, с которыми я ознакомился, его работам уделялось немалое место. Неплохой кадр, если измерить его с позиции старого тренда на взращивание чисто финских элит и вытеснение ими элит шведских. Не без нюансов, конечно, но этот хотя бы старался в своих исторических изысканиях быть беспристрастным и не опускался до сладкого хруста шведской булки.