Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого
Шрифт:
Тетушка и задает, на первой странице главы, ритм существования гостей.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтоб уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Это конспект всей второй главы: гости совершают полумеханические, ритуальные, однообразно
Впрочем, Пьер – возвращаемся к окончательному варианту книжки – еще не пришел. Мы присутствуем при наращивании моментов псевдообщения. После тетушкиных абзацев является беременная Лиза Болконская, и вот она-то усаживается. Это единственное усаживание во второй главе, единственное движение по вертикали; для беременной сделано исключение.
– J’ai apporte mon ouvrage, – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
«Я принесла мою работу» – тавтологическое (увраж и так виден) сообщение без конкретного адресата.
Ответа на него нет, Лиза произносит вторую реплику кряду.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m’avez ecrit, que c’etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee.
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
«Не сыграйте со мной злой шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я укутана», – переведено у Толстого, и здесь возникает непонимание уже между автором и читателем.
«Укутана» по-русски чаще значит «тепло одета». Но изящное платье с лентой – это не значит «тепло одета», и даже если бы Лиза была тепло одета, какая отсюда следует дурная шутка?
По-французски «attifer» означает «принарядиться, приодеться» с некоторым пренебрежительным оттенком.
В «Русском вестнике» был другой перевод: «Видите, как я одета дурно».
Дурно одета – понятнее. Знала бы, что большой вечер, оделась бы лучше – логика вроде восстановлена? Но, если честно, не особенно восстановлена: что дурного в изящном платье с лентой? Лишь то, что оно серенькое? Читатель не уверен. А главное, в окончательном тексте он все равно увидит «укутана». Контакта нет.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie, – отвечала Анна Павловна.
«Будьте покойны, Лиза, вы все-таки будете лучше всех». Дежурный ответ, не требующий реакции. Ее и нет. Что мы читаем в следующей строке?
– Vous savez, mon mari m’abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу.
«Вы знаете, мой муж покидает меня, – продолжала она». Кто она, читатель сначала не понимает. «Она тем же тоном» – речь о мадам Шерер? Ведь это Шерер принадлежала предыдущая реплика. И ее имя упомянуто последним. По контексту мы догадываемся, что это – вопреки грамматике – говорит Лиза, но зафиксируем еще один диссонанс.
– Vous savez, mon mari m’abandonne, –
(«Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война»).
Ни от генерала, ни от князя Василия ответа нет (подчеркнуто, что он и не ожидается).
Более того: с какими словами Лиза обращается к Элен, не указано. В «Русском вестнике» в этом месте стояла реплика «Знаете, Элен, вы становитесь слишком хороши, слишком хороши», – но потом она вылетела, и повисла новая неясность.
«Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse!» – говорит князь Василий Анне Павловне про Лизу, какая милая особа, но милая-то милая, а ответить на ее обращение князь нужным не счел.
На протяжении полутора страниц: принципиально бессодержательное общение многих лиц с тетушкой, четыре реплики Лизы, из которых лишь одна получает ответ (и это невнятная реплика про платье: укутана ли, принаряжена ли, одета ли дурно; и ответ Шерер – сугубо формальный), здесь же неясность с источником голоса («продолжала она»), здесь же лакуна (непонятно, с чем Лиза обращается к Элен)…
В следующем абзаце впервые появляется в книге Пьер и сразу вызывает у Анны Павловны «беспокойство и страх» из-за своего «наблюдательного и естественного взгляда», представитель – как читатель может понять из этого опасения – какого-то другого мира. Он тоже начинает с ложного контакта, хотя и иного, несветского свойства: подходит к тетушке и мгновенно отходит, не дослушав дежурного пассажа о здоровье ее величества.
Далее мы становимся свидетелями провальной попытки Пьера наладить контакт с Анной Павловной: услышав, что на вечере присутствует аббат Морио, Пьер сразу сообщает, что известный аббатов план вечного мира – не более чем химера… «Мы после поговорим», – прерывает его Анна Павловна. В варианте «Русского вестника» Пьер даже было втянул м-ль Шерер в дискуссию о Руссо (сразу сообщил, что не понимает, «почему не любят “Исповедь”, тогда как “Новая Элоиза” гораздо ничтожнее»): чтобы освободиться от докучливого визави, ей понадобилось там на пару абзацев больше, и, поскольку момент содержательности все же попал в тот диалог (напор Пьера заставил Шерер ответить, что грехи Руссо слишком гадки), автор предпочел его купировать.
Там же, в «Русском вестнике», обменивались репликами о Лизе Болконской Анна Павловна и князь Василий: «Ваш обворожительный сын Ипполит до безумия влюблен в нее. – У этого дурака есть вкус». Диалог очень короткий, но по существу, такие в этой главке держатся плохо, – и он исчез.
В последнем абзаце Анна Павловна оглядывает гостиную. Здесь есть деепричастие «посадив», но это вертикальное движение относится к пространству метафоры, происходит не сейчас и не здесь.
Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, – так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину.