Главная тайна Библии. Смерть и жизнь после смерти в христианстве
Шрифт:
Эта картина отражает мучительный вопрос и половинчатый ответ, и о том же говорит нам великая поэма Теннисона «In Memoriam». Одно из стихотворений Теннисона, которое стоит последним в собрании его сочинений, было написано в 1889 году, за три года до смерти поэта. Иногда мне кажется, что тут Теннисон приближается к буддийским представлениям о растворении капли в океане, но в итоге возвращается к христианской надежде:
Закат вдали и первая звезда,И ясный дальний зов!И пусть теперь у скал замрет вода;К отплытью я готов.Пусть медленно, как сон, растет прилив,От полноты немой,Чтобы безбрежность, берег затопив,Отхлынула домой.Пусть колокол вечерний мерно бьет,И мирно дышит бриз,Когда пройду последний поворот,Миную темный мыс.Развеется за мной, как морок дня,Береговой туман,Когда мой Лоцман выведет меняВОт этого представления заметно отличаются куда более ортодоксальные и простые образы стихотворения Редьярда Киплинга, написанного в 1892 году. Не могу судить, в какой мере сам поэт в это верил, и, разумеется, это скорее стихотворение об искусстве, нежели о загробной жизни, но он несомненно опирается на христианскую веру в то, что после какого-то периода покоя умерших ожидает новая жизнь в теле:
Когда уже ни капли краски Земля не выжмет на холсты,Когда цвета веков поблекнут и наших дней сойдут цветы,Мы – без особых сожалений – пропустим Вечность или две,Пока умелых Подмастерьев не кликнет Мастер к синеве.И будут счастливы умельцы, рассевшись в креслах золотых,Писать кометами портреты – в десяток лиг длиной – святых,В натурщики Петра, и Павла, и Магдалину призовут,И просидят не меньше эры, пока не кончат славный труд!И только Мастер их похвалит, и только Мастер попрекнет —Работников не ради славы, не ради денежных щедрот,Но ради радости работы, но ради радости раскрыть,Какой ты видишь эту Землю, – Ему, велевшему ей – быть!5Это многообразие представлений конца XIX века отражают, как мы увидим, церковные гимны и молитвы.6
Но снова вернемся в прошлое, на этот раз еще более далекое, и обратимся к творчеству Шекспира. В комедии «Мера за меру» герцог обращается к осужденному Клавдио с ободрением, чтобы тот достойно встретил смерть. Сама жизнь, говорит герцог, не такая уж великая ценность, и, возможно, смерть ничуть не хуже:
Твой лучший отдых – сон.Его ты вызываешь и дрожишьПред смертью, тем же сном. Ты не цельна,А состоишь из тысячи частиц,Рожденных прахом. Ты не знаешь счастья,Все гонишься за тем, что не имеешь,Не ценишь то, что есть. Ты переменнаИ настроения свои меняешь Вслед за луной.В богатстве ты бедна И, как осел, под слитками сгибаясь,Несешь свой груз, богатый лишь в пути,А смерть его снимает. Ты – без близких,Ведь даже плоть, которой ты отец,И порожденье чресл твоих клянутПаршу, подагру, ревматизм за то,Что не прикончен ты. И, возрастов не зная,О них ты только грезишь, как во сне:Ведь молодость цветущая твояКак немощная о поддержке проситУ старости разбитой; старику жБез красоты, без страсти и без силНе нужно и богатство. Что ж ещеЗовется жизнью? И хоть в жизни скрытоСмертей без счета, мы страшимся смерти,Что исправляет все.На какое-то время эти размышления утешают Клавдио. Он отвечает:
Благодарю…В стремленье к жизни нахожу я смерть,В стремленье к смерти – жизнь. Так пусть приходит.Но вскоре после этого Клавдио говорит с Изабеллой, которая готова пожертвовать своей честью ради его спасения. И тогда он оказывается перед дилеммой: смерть, говорит он, – страшная вещь:
Но умереть и сгинуть в неизвестность,Лежать в оцепенении и тлеть,Чтоб тело теплое, живое сталоЗемлистым месивом, а светлый духКупался в пламени иль обиталВ пустынях толстореберного льда;Быть заключенным средь ветров незримыхИ в буйстве их носиться все вокругЗемли висящей; худшим стать средь худших,Кого себе мы смутно представляемРевущими от мук, – вот что ужасно.Тягчайшая, несчастнейшая жизнь,Болезни, старость, нищета, тюрьма,Все бедствия покажутся нам раемПред тем, чем смерть грозит.7Это утешение не несет тепла; беспощадная реальность сохраняется и после смерти.
Теперь вернемся в нашу эпоху. Первая мировая война не только унесла множество жизней, но и заставила людей размышлять о смысле смерти. Некоторые историки думают, что вера в ад, на которую уже начали нападать отдельные богословы XIX столетия, пошатнулась из-за этой войны. Сама земля в огромной степени превратилась в ад, и людям стало трудно верить, что Бог намерен создать нечто подобное и в будущей жизни. Но это не означает, что они начали верить в христианский универсализм, в небеса или воскресение для всех или хотя бы для большинства людей. Скорее многие стали склоняться к тому, на что уже указал Шелли в стихотворении, посвященном памяти Китса:
Не умер он; он только превозмогСон жизни, сон, в котором истязаемМы все самих себя среди тревог;Сражаться с привиденьями дерзаем…Не умер он; теперь он весь в природе;Он голосам небесным и земнымСегодня вторит, гений всех мелодий,Присущ траве, камням, ручьям лесным,Тьме, свету иАтеист Шелли вполне отдавал себе отчет в том, что неоплатонические представления о превращении души в часть красоты вселенной сильно отличаются от традиционного христианского учения. По иронии судьбы сегодня многие люди, испытывая подобные чувства, думают, что это христианство, и хотят, чтобы церковь провозглашала нечто подобное на погребальных службах. За Шелли последовали многие другие. Подобные мысли выразил Руперт Брук, который в 1914 году написал такие слова, обращенные к друзьям:
Лишь это вспомните, узнав, что я убит:стал некий уголок, средь поля, на чужбиненавеки Англией. Подумайте: отнынета нежная земля нежнейший прах таит.А был он Англией взлелеян; облик стройныйи чувства тонкие она дала ему,дала цветы полей и воздух свой незнойный,прохладу рек своих, тропинок полутьму.Душа же, ставшая крупицей чистой света,частицей Разума Божественного, где-тоотчизной данные излучивает сны:напевы и цвета, рой мыслей золотистыйи смех, усвоенный от дружбы и весныпод небом Англии, в тиши её душистой.9Это – небо Англии, но вряд ли – небеса христианской традиции или Нового Завета. Подобные взгляды выражал и Джордж Элиот, писавший о «бессмертных умерших, что вновь живут в уме, который становится прекраснее от их присутствия».10
По иронии судьбы красивые метафоры любимых поэтов многие считают традиционными христианскими представлениями.
В ноябре 1920 года состоялись похороны Неизвестного Солдата, и можно сказать, что это событие уже предвещало всенародное оплакивание погибшей принцессы Дианы. Тогда миллионы потеряли своих близких, часто взрывы разрывали солдат на части или люди пропадали без вести. И участвуя в похоронах неизвестного, скорбящие могли думать, что хоронят своих сыновей или мужей. Эти смерти, а затем, меньше чем одно поколение спустя, смерти во Второй мировой войне сильно повлияли на людей, и, как я думаю, представления о смерти в Англии XX века объясняются тем, что смертей было слишком много, чтобы можно было это осмыслить. Я вырос в такой среде, где о смерти почти не говорили; детей 1950-х берегли от соприкосновения с этой темой. Так, я впервые в жизни оказался на похоронах уже тогда, когда мне исполнилось почти двадцать лет. Возможно, это было реакцией на мелодраматизм викторианства с его смертным одром и похоронными обрядами. Быть может, этим взрослые защищали себя, потому что тайно носили в себе великую скорбь об ушедших, которую снова могла оживить непосредственная реакция ребенка.
Смерть сегодня – одна из популярнейших тем индустрии развлечений.
Таким образом, смерть и жизнь за ее пределами в 1950-х были запретной темой, но сегодня ситуация изменилась. Появились кинофильмы, пьесы и романы, которые исследуют эту тему со всех возможных точек зрения. Такие фильмы, как «Четыре свадьбы и одни похороны» или «И видеть сны» (Perchance to Dream), отражают горячий интерес нового поколения к вопросу, который раньше не задавали и на который люди не знают удовлетворительного ответа. «Мрачный» сегмент рынка переполнен темой смерти, и это не только сцены насилия, но и «ужастики», в которых смерть становится главным источником тревоги. Нигилизм, порожденный секуляризмом, отнял у многих людей смысл жизни, и это опять-таки заставляет думать о смерти. Один из самых блестящих спектаклей, которые мне удалось увидеть, когда мы жили в Лондоне, – это завоевавшая Пулитцеровскую премию пьеса «Wit», написанная школьной учительницей из Атланты (штат Джорджия) Маргарет Эдсон.11 Его героиня Вивиан Биринг – известный специалист по «Священным сонетам» Джона Донна, а все действие разыгрывается в больничной палате, где Вивиан умирает от рака, размышляя над великим сонетом Донна «Смерть, не тщеславься…». О нем нам еще предстоит поговорить. Эта пьеса пользовалась большим успехом в Нью-Йорке, чем в Лондоне; возможно, готовность всестороннее обдумать вопрос смерти зрелого человека в США выше, чем в Великобритании. Но подобные вопросы окружают нас со всех сторон. Когда я готовил лекции, положенные в основу данной книги, вся страна говорила о Джоне Даймонде. Этот журналист, обладавший лаконичным стилем и стоическим мышлением, умирал от рака гортани. Убежденный атеист, он писал о том, что отвергает любые утешения и мысли о спасении в загробной жизни. Этот человек уже умер. Интерес к его колонке и обмен мнениями читателей свидетельствуют о том, что в нашем мире тема смерти и того, что лежит (или не лежит) за ее пределами, крайне притягательна.
Куда же это нас ведет? Не так давно Рут Гледхилл, которая освещает религиозную тему в газете The Times, утверждала в своей статье, что сейчас образовалась пропасть между представлениями основных церквей и «волшебством» всевозможных взглядов, культов и верований движения New Age. Один из читателей ответил на это, что для него как для постороннего наблюдателя представления церквей также кажутся верой в волшебство. «С точки зрения нехристиан, – писал он, – члены Церкви Англии, без сомнения, верят в возвращение трупов к жизни». Косвенно он хотел сказать примерно следующее: если это не волшебство, то что же вообще можно назвать волшебством?