Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам
Шрифт:
2. Товарищи Чудаков и Велосипедкин стараются протиснуть своё изобретение сквозь дебри Главного управления по согласованиям и через главначпупса товарища Победоносикова. Однако дальше секретаря, товарища Оптимистенко, не прорвался никто, а Победоносиков рассматривал проект будущей учрежденческой мебели в стилях разных Луёв, позировал и “рассчитывал машинистку Ундертон по причине неэтичности губ”, а товарища Ночкина за якобы расстрату.
3. Второй Победоносиков, второй Иван Иванович, вторая Мезальянсова приходят в театр на показ ихних персон и сами себя не узнают…
4. Из будущего по
5. Обрадованный Победоносиков заготовил себе и литеры, и мандаты, и выписывает суточные из среднего расчёта за 100 лет.
6. Машина времени рванулась вперёд пятилетними, удесятерёнными шагами, унося рабочих и работающих и выплёвывая Победоносикова и ему подобных».
Вот так содержание своей пьесы пересказывал сам Владимир Маяковский. В этих фразах ничего осуждающего «командно-административную систему» не чувствуется.
Полистаем саму пьесу. Начинается «Баня» с реплики, которая в наши дни практически никому ни о чём не говорит:
«ВЕЛОСИПЕДКИН (вбегая). Что, всё ещё в Каспийское море впадает подлая Волга?
ЧУДАКОВ (размахивая чертежом). Да, но это теперь ненадолго».
В радиоспектакле по этой пьесе, вышедшем в эфир в июле 1951 года, слово «подлая» было заменено на «матушка». Почему?
В 1929 году в первой фразе пьесы зрители сразу обнаруживали намёк на только что вышедший роман Бориса Пильняка, который назывался «Волга впадает в Каспийское море». В нём рассказывалось о грандиозном строительстве канала, одного из тех, что прокладывались в ту пору. Романом, воспевавшем энтузиазм масс, Пильняк хотел реабилитировать себя за вызвавшую столько шума повесть «Красное дерево».
В «Клопе», как мы помним, Маяковский предсказывал, что через полвека в стране Советов напрочь забудут такого писателя как Булгаков. Поэт сильно ошибся – в 1979 году читатели Советского Союза и зарубежных стран зачитывались «Мастером и Маргаритой», а на кинофильмы «Бег» и «Иван Васильевич меняет профессию», снятые по пьесам Михаила Булгакова, зрители валом валили.
В «Бане» реплика изобретателя Чудакова предсказывала, что реабилитации Пильняка быть не может, поскольку даже Волга у него «подлая». Вот тут поэт, как в воду смотрел – через девять лет писатель Борис Пильняк был объявлен врагом народа и надолго забыт. Лишь в конце восьмидесятых годов о нём заговорили вновь. Так что никакая «подлость» с Волгой уже не ассоциировалась, и она стала «матушкой».
Сопоставим с «Баней» написанную одновременно с ней пьесу «Теорию юриста Лютце» поэта-конструктивиста Ильи Сельвинского.
В обеих пьесах есть удивительное совпадение! Своему главному герою – товарищу Победоносикову – Маяковский придумал необыкновенную должность: главначпупс. Но необыкновенной она может показаться только нам, живущим в XXI веке. А в 20-х годах прошлого столетия, услышав это слово, все сходу понимали, о каком учреждении идёт речь. Ведь практически сразу же, как появилось ГПУ, возникла и шутка, что ГПУ (Главное Политическое Управление) – это ГлавПУП (Главное Политическое УПравление). И современникам Маяковского не надо было растолковывать, где именно работает главначПУПс «тов. Победоносиков».
В пьесе Сельвинского оппозиционеры-партаппаратчики,
Таким образом, оба автора как бы заявляли, что без ГПУ большевики существовать не могут.
Такой в ту пору был в ходу юмор. Вот что было тогда злободневно.
Герои обеих пьес свои идеи (изобретения) должны были непременно согласовывать. В пьесе Сельвинского – у партийцев, объединившихся в «ПУП», в пьесе Маяковского – у самого главначПУПса.
И в той и в другой пьесе партийцы являются отрицательными персонажами, олицетворяя завзятых бюрократов: у Сельвинского они боятся поставить подпись всего лишь под курсовой студенческой работой, у Маяковского – препятствуют внедрению изобретения Чудакова. В финале обеих пьес партийцы получают по заслугам: у Сельвинского – возвращаются на долечивание в сумасшедший дом, у Маяковского – не допускаются в коммунизм.
Но «Баня» сильно проигрывает «Теории юриста Лютце» в драматургическом смысле. Ведь Маяковский вновь написал её так, словно это и не пьеса вовсе, а киносценарий. В кино, как известно, актёров для небольших эпизодических ролей приглашают на один съёмочный день, а затем прощаются с ними. Практически все герои «Бани» – эпизодические. Их образы совершенно не разработаны. Даже изобретатель Чудаков, который, собственно, и заварил в первом действии всю эту «банную» кашу, больше в представлении не участвует. В последнем действии он произносит всего одну незначительную фразу и пропадает напрочь.
Об этом, видимо, говорили и во время обсуждения пьесы в ГосТИМе.
Заглянем и мы в содержание «Бани».
Образы и прототипы
Один из сотрудников театра Мейерхольда, Александр Вильямович Февральский (Якоби), в статье «О Маяковском (Воспоминания)», опубликованной в четвёртом номере журнала «Звезда» за 1945 год, рассказал о дискуссии, которая состоялась в ГосТИМе. В статье говорится, что речь тогда шла о пьесе «Клоп». Но некоторые фразы, произносившиеся в дискуссии, свидетельствуют о том, что люди имели в виду «Баню», так как упоминался некий «изобретатель», которого в феерической комедии нет, а в драме есть – Чудаков.
Судя по ответным словам Маяковского, кто-то из выступавших, видимо, сказал, что «изобретатель» действует в пьесе вопреки драматургическим правилам. То есть то «ружьё», что появилось в первом действии, в дальнейшем не выстреливает. А оно, по словам Чехова, обязано выстрелить. Маяковский на это заявил:
«Что касается фигуры изобретателя, то мне наплевать на драматургические правила. По-моему, если в первом действии есть ружьё, то во втором оно должно исчезнуть. Делается вещь только тогда, когда она делается против правил».
И это говорилось в театре, руководитель которого, развивая и дополняя чеховское правило, неустанно повторял, что, если в первом действии на сцене присутствует ружьё, то во втором на его месте должен появиться пулемёт.
Маяковский в поэзии никаких правил не придерживался. В драматургию он перенёс тот же принцип: в «Бане» сценические каноны не соблюдаются. Но пьеса от этого лучше не стала.
В самом деле, в финале спектакля один из его героев обращается к зрителям (как написано в одном из вариантов VI действия):