Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Филатьев Эдуард Николаевич

Обо всём этом Горская сообщила и Трилиссеру, который приказал Блюмкина арестовать.

Лиза Горская с Блюмкиным встретилась. О том, что произошло потом, она и написала в своей докладной Агранову:

«Мы вышли на улицу, мне пришлось сесть с ним в машину (т. Трилиссер дал мне указание не делать этого, но наши товарищи опоздали, и я уже остановить его не могла). Поехали на какой-то вокзал, где я надеялась арестовать его с помощью агента ТО ОГПУ или милиционера. Поезда на Ростов уже не было. Узнав, что поезда нет, Блюмкин окончательно растерялся, говорил, что раз он не уехал сейчас,

то “катастрофа неизбежна”, что он будет расстрелян…

На обратном пути с вокзала – по Мясницкой – наши товарищи встретили нас и задержали».

Возглавивший операцию по задержинию Блюмкина Иван Ключарёв, кассир Иностранного отдела ОГПУ, рассказал Агабекову:

«Мы подъехали к квартире Блюмкина в час ночи. Я поднялся наверх один, но его не оказалось дома. Тогда я спустился вниз и вышел на улицу, смотрю – подъезжает такси, в котором сидели Блюмкин и Лиза Горская. Увидев нас, Блюмкин сразу догадался, в чём дело, ибо не успели мы подойти к его машине, как она уже повернула и умчалась. Мы вскочили в нашу машину и за ними.

Такси неслось по пустынным улицам, как дьявол, но ты же знаешь наши машины. У Петровского парка мы их нагнали. Видя, что им не уйти, Блюмкин остановил машину, вышел и кричит нам: “Товарищи, не стреляйте, сдаюсь. Ваня, отвези меня к Трилиссеру. Я ужасно устал”. Потом Блюмкин повернулся к такси, где продолжала сидеть Горская, и сказал: “Ну, прощай, Лиза, я ведь знаю, что это ты меня предала”. Это всё, что сказал он. Потом всю дорогу до ГПУ он молча курил».

Следствие по делу Якова Блюмкина вёл его тёзка и сослуживец, возможно, не раз вместе с ним принимавший участие в различных чекистских и гепеушных заседаниях, лучший друг лефовцев и рефовцев Яков Агранов.

В тот же день (15 октября) Агабекова вызвал шеф Иностранного отдела ОГПУ:

«– Вот что, тов. Агабеков, – встретил меня Трилиссер, который на этот раз был в явно удручённом состоянии. – Вам придётся отказаться от поездки в Индию. Вы, наверно, знаете уже, что случилось с Блюмкиным. Созданная им на Ближнем Востоке организация осталась теперь без руководства. Вам нужно немедленно выехать в Константинополь и принять нелегальную резидентуру».

А 24 октября парижская газета «Последние новости», редактировавшаяся Павлом Николаевичем Милюковым, опубликовала статью Григория Беседовского, которая называлась «Кто правит Россией? Сталин, Молотов, Каганович».

Ответ на эту публикацию долго ждать себя не заставил.

Борис Бажанов:

«Через несколько дней почтальон принёс повестку – Беседовский вызывается в Москву на заседание суда по обвинению в измене; ему просто хотели показать, что от ГПУ не спрячешься, и оно знает тайное место, где он скрывается.

По делу Беседовского пресса подняла слишком большой шум, и от покушений на него ГПУ воздержалось, но старалось причинить ему всевозможные неприятности».

А в Москве 24 октября гепеушники арестовали Николая Николаевича Поликарпова, авиаконструктора, на которого ещё до революции обратил внимание Игорь Иванович Сикорский (создатель всемирно известного самолёта «Илья Муромец»), После революции, развала

авиапромышленности и остановки завода «Авиабалт», где работали Сикорский и Поликарпов, первый эмигрировал, а второй остался в России. Спроектированный и построенный Поликарповым легендарный самолёт У-2 (в 40-х годах переименованный в ПО-2 и вскоре получивший всемирную известность) уже год как летал над страной Советов. Но это авиаконструкотра не спасло – ему было предъявлено стандартное для той поры обвинение: «участие в контрреволюционной вредительской организации». Началось следствие.

У руководства ОГПУ, решавшего судьбу Якова Блюмкина, мнения разошлись. Генрих Ягода настаивал на расстреле. Меер Трилиссер был за тюремное заключение. Глава ведомства Вячеслав Менжинский колебался.

Так как после бегства за рубеж Бориса Бажанова Иосиф Сталин стал прислушиваться к мнению Ягоды с особым вниманием, вождь поддержал его расстрельное предложение.

Уже давно опубликован официальный документ:

«Заседание Коллегии ОГПУ (судебное) от 3 ноября 1929 года.

Слушали

. Следственное дело № 99762… гр. БЛЮМКИНА Якова Гершевича… ранее осуждавшегося за контрреволюционную деятельность…

Дело слушается в несудебном порядке в соотв<етствии> с Пост<ановлением> През<идиума> ВЦИК от 5/V-1927 года.

Постановили

. БЛЮМКИНА Якова Гершевича за контрреволюционную деятельность, повторную измену делу пролетарской революции и советской власти, за измену революционной > чекистской армии и шпионаж в пользу германской военной разведки –

РАССТРЕЛЯТЬ

с конфискацией всего имущества».

Под этим приговором стоит всего три подписи: Менжинского, Ягоды и Трилиссера.

Услышав этот приговор, Блюмкин, как говорят, спросил:

«– А о том, что меня расстреляют, завтра будет в “Известиях” или “Правде”?»

Есть свидетельства, что, когда 3 ноября комендантский взвод под командованием Агранова (почему Агранова, ведь он же не был комендантом ГПУ?) взял 29-летнего Блюмкина на прицел, тот крикнул:

«– Стреляйте, ребята, в мировую революцию! Да здравствует Троцкий! Да здравствует мировая революция!»

И запел «Интернационал»:

«– Вставай, проклятьем заклеймённый весь мир голодных и рабов!»

Грянул залп.

В вышедшей в Берлине в 1930 году книге «Г.П.У. Записки чекиста» Георгий Агабеков написал, что, уже находясь в Константинополе, он…

«…получил частное письмо из Москвы. В нём один мой приятель писал о Блюмкине, работавшем на Востоке под псевдонимом “Живой”:

– Итак, друг мой, “Живой” помер… Он ушёл из жизни, вопреки ожиданию, спокойно, как мужнина. Отбросив повязку с глаз, он сам скомандовал красноармейцам: “По революции пли!”»