Главный врач
Шрифт:
Когда старшего лейтенанта и угонщика удалось вывести из шока, Пал Палыч снял шапочку, вытер ею лысеющий лоб и сказал:
– Ну а теперь, мои дорогие, вся надежда на вас. Придется кому-нибудь подежурить. Я бы на вашем месте открыл на два-три дня в этой палате индивидуальный пост. Да, не забудьте сообщить о происшествии в милицию. Иван Валерьянович, вы с нами едете?
– Спасибо, я на своей машине.
"Скорая помощь" уехала. Остались в палате Корзун, Наталья и пострадавшие. Старший лейтенант уже пришел в сознание. Увидев Корзуна, сказал:
– А я вас знаю, Иван Валерьянович.
– Ну как же. Вы, когда обгоняли
– Вот уж чего не помню, того не помню.
– Ретроградная амнезия, - пояснил Наталье Корзун.
– Что это значит? - спросил старший лейтенант.
– Это когда человек не помнит, что было перед травмой и в момент травмы.
– Да, действительно ничего не помню. Помню другое: вы ведь оформляли в ГАИ документы на свою машину. Правда, занимался вами другой наш сотрудник. А я знаком с вами больше по служебной переписке. Калан моя фамилия.
Теперь и Корзун вспомнил подпись под письмами из ГАИ: старший лейтенант Калан А.П. Да, именно эта фамилия что-то вызвала в памяти, когда регистрировали паспортные данные пострадавших. Калану нет еще и двадцати четырех лет, а вот побывал уже в такой передряге, в какую другой не попадет за всю свою жизнь.
А второй участник дорожного происшествия, вернее, виновник? Кто он? Из документов, которые были при нем, узнали - Андриц Юрий, проживает в райцентре. Чем занимается? Это он расскажет, когда окончательно придет в себя. Сейчас его мутит.
– Маша, тазик! - распорядилась Наталья.
Вовремя подставила Яворская тазик. Парнишку вырвало. В палате запахло винным перегаром. К этому примешивались другие, не более приятные запахи. Андрица выводили не только из шока, но и из состояния алкогольного опьянения. Помогали как могли. Но ни в ком не было чувства сострадания. Даже с лица Калана, кривившегося от боли, не сходило выражение брезгливости.
Андриц понемногу приходил в себя. Это было видно по тому, как от смотрел на окружающих, особенно на старшего лейтенанта. Хотя до полного осознания случившегося дело еще не дошло, тень страха уже блуждала на его лице. Да, ему не позавидуешь: не успел по-настоящему вступить в жизнь, а дров уже наломал. Страх у Андрица усилился, когда он увидел в дверях нескольких человек в милицейской форме. Один из них в накинутом на плечи халате в сопровождении Норейко прошел в палату, тихо поздоровался с Каланом и сказал:
– Крепись, Алесь.
– Креплюсь, товарищ подполковник. Родителей бы только успокоить. Они там, видно, места себе не находят.
– Сделаем, Алесь. Это уж наша забота.
– Разобрались, как это получилось? Я ведь ничего не помню.
– Экспертиза дело свое знает. Картина восстановлена полностью. Рисковал ты здорово, Алесь. По следам машины определили, что ты перегородил этому мерзавцу дорогу. А он тебя сбил. Предстоит еще выяснить, то ли он не справился с управлением на повороте, то ли в пьяном угаре нарочно пошел на преступление. Хотя преступление все равно остается преступлением.
Ушли гости. Корзун смотрит на Юрия и видит, как у него в уголках глаз скапливаются слезинки. Они, словно капли на тающих сосульках, медленно растут и, когда уже не могут удержаться, скатываются вниз. Понял, значит, что натворил. Слышал, как подполковник милиции говорил старшему лейтенанту: "Рисковал ты здорово, Алесь... перегородил этому мерзавцу дорогу. А он тебя сбил".
Уже
– Наталья Николаевна, пока тут Маша, пойдемте запишем истории болезни.
– Я уже записала. Ехали бы вы домой, Иван Валерьянович. Вам же завтра на работу. Я тут сама управлюсь. Да и Маша мне поможет.
Вот оно. Тут ежу понятно, что истории болезни - это только предлог, что ему нужно поговорить с Натальей. Отказалась. Потому что знала, о чем пойдет разговор. Ну что, так вот сидеть до самого утра? Что он высидит? Поднялся Корзун, сказал тем, кто лежал на койках:
– Ну, поправляйтесь. Наведаюсь, когда покрепчаете.
Постоял немного. Надеялся, что Наталья все-таки проводит его. Нет, не захотела. А чтобы не обиделся, сказала:
– Извините, Иван Валерьянович, что не провожаем вас. Видите, какое дело.
Ну что ж, все так и должно быть. Значит, уже решила. Быстро вышел во двор, завел машину, выехал на шоссе. На обочинах высвечивались яркие дорожные знаки. У злосчастного поворота ни грузовика, ни мотоцикла уже не было. Как будто ничего и не случилось, не было беды, которая могла унести жизни двух людей. А сколько таких несчастных случаев бывает в других местах. Ломаются судьбы людей. Одни из них потом все-таки находят дорогу в жизни, другие - так и остаются неустроенными. На них знакомые махнут рукой и со временем забудут. Забудется и этот случай. Но Корзун не забудет. И не потому, что какой-то Андриц наломал дров. В тот день на пути Ивана встал другой человек. Могло ли так получиться, чтобы Наталья, прежде знать не знавшая этого Алеся, вдруг загорелась, да так, что даже не захотела его, Корзуна, проводить? Сострадание? А ведь он спас Наталью, спас, рискуя своей жизнью. Так чей козырь старше? Конечно, его, Ивана. А вот поди ж ты... Значит, дело не в козырях, а в чем-то другом. В чем?..
7
Оксанка тогда недолго пробыла в больнице: обошлось без воспаления легких. Но и за эти несколько дней Наталья горячо привязалась к девочке, в которой удивительным образом уживались детская непосредственность и серьезность рано повзрослевшего человека. Она, Наталья, несколько раз предлагала Вере Тереховой, чтобы та на время отдала Оксанку ей. Пока сама не поправится. Но Вера тянула со своей поездкой в Минск. Может быть, именно потому, что не хотела, боялась расстаться с дочерью.
Наконец Вере стало совсем худо. Как-то вечером, в начале апреля, в дверь Титовых постучали - тихо, еле слышно. Наталья вышла открыть. На пороге стояла Оксанка, закутанная в большой шерстяной платок, а на нижней ступеньке крыльца, опершись о столб, сидела Вера.
– Это Оксанка стучала. Самой-то уже на крыльцо не подняться, проговорила она, прерывисто дыша.
Наталья всякого успела повидать. Мало-мальски свыклась с людскими бедами, которые приходят вместе с болезнями. Но на этот раз не могла сдержаться, глядя на девочку в материнском платке с бахромой по краю. Оксанка смотрела на тетю-докторшу и, видно, не понимала, почему та плачет.
Вера, немного отдышавшись, сказала:
– Виновата я перед вами, Наталья Николаевна: плохо о вас думала. И от Оксанки не утаила... Ну, про ее отца. А это, видно, судьба. Кругом судьба... Я и перед Инной Кузьминичной виновата...