Главред: назад в СССР 2
Шрифт:
Слова Сергея Саныча вытащили из моего подсознания цепочку воспоминаний. Раньше мне как-то было не до этого, но вообще в советских организациях и на предприятиях при партячейке всегда работали какие-то кружки по интересам. Кто-то занимался художественной самодеятельностью, другие защищали честь коллектива на спортивных соревнованиях, а третьи — как раз дежурили совместно с милицией или в ОСВОДе[1]. Вот и у нас в «Андроповских известиях» проводились тематические чтения, зимой мы вставали на лыжи, а летом бежали легкоатлетическую эстафету. В будущем, кстати, нечто подобное тоже было — городские соревнования на лодках-драконах и велогонки. А вот до добровольной дружины все
В библиотеке было прохладно и тихо. А еще, что важно, просторно. Стеллажи с газетными подшивками, книгами по истории партии и журналами стояли вдоль стен. В центре располагался огромный стол, за которым можно было разместиться чуть ли не всей редакцией, и стояли деревянные стулья с красными дерматиновыми спинками и такими же сиденьями. Раньше, насколько я знаю, здесь был штатный архивариус — бабулечка-ровесница века, которая еще царя помнила. Но не так давно, как мне подсказывала память Кашеварова, она окончательно ушла на покой, а принимать на ее место уже никого не стали. Собственно, и особой необходимости не было — каждый сотрудник редакции знал, за чем он сюда приходил. Просто Евлампия Тимофеевна помогала сориентироваться новичкам и практикантам, а остальных просто потчевала чаем с баранками.
Я еще раз окинул взором опорный пункт, удовлетворенно кивнул и пошел обратно наверх. Сегодня мне тут точно делать нечего, добровольцы будут приходить в течение всего дня в мой привычный кабинет. А я пока буду спокойно писать свой очерк о вчерашней истории. Даже, пожалуй, возьму комментарий у Хватова — все равно с ним согласовывать тему.
— Валечка, Богдан Серафимович у себя? — спросил я секретаршу, заглянув в приемную. — Я могу к нему зайти?
Девушка подняла трубку, сообщила Хватову о моем визите и, посмотрев на меня, кивнула. Надо же, мой ярый антагонист не против пообщаться. Я вошел в кабинет и сразу столкнулся с мрачно-надменным взглядом временного главреда.
— Чего хотел, Кашеваров? — спросил он, нахмурившись, словно пытался спрятаться за своими кустистыми седыми бровями.
— Задать вам пару вопросов, Богдан Серафимович, по недавним поискам.
Хватов только рукой махнул. Хоть я его и не люблю, но работу газеты он знает: понимает, что статью о спасении мальчика лучше выпустить как можно раньше и как можно более полной. Я уверенно прошел к столу, присел и с ходу перешел к делу. Чем раньше закончим, тем нам же обоим будет приятнее.
— Как вы оцениваете вчерашнее событие? Насколько, по-вашему, эффективны гражданские институты в таких ситуациях?
Я намеренно использовал жуткий канцелярит, близкий душе Хватова. Меньше поводов для спора. А уж в статье я все опишу как надо, понятным языком.
— Очень жаль, что в социалистическом обществе по-прежнему есть такие подонки, — мой седовласый визави поиграл желваками. — И… ты молодец, Кашеваров, что помог их обезвредить. Честно скажу, ты мне не нравишься. Сильно не нравишься. Но вчера ты был на высоте.
— Спасибо, Богдан Серафимович, — я кивнул. — А если не про меня, а про сами поиски? Может, вы заметили что-то, что можно сделать лучше? Чтобы в следующий раз мы смогли найти людей еще быстрее?
— Вот не могу я понять, — неожиданно серьезно ответил Хватов, — подлизываешься ты или на самом деле веришь, что я могу сказать что-то дельное. И так во всем, нет в тебе коммунистической искренности, Кашеваров.
И что на такое ответить? Как ни странно, слова Богдана Серафимовича меня задели.
— Хочу. На самом деле, — просто ответил я.
— Тогда не рассчитывай, что я сразу тебе что-то
Очень неожиданно прошел наш разговор.
— Конечно, большое спасибо! — искренне ответил я.
— Иди уже, — поморщился Хватов. — Кстати, можешь радоваться, в должности тебя считай, что уже восстановили. Осталась пара формальностей. Вот только не думай, что сможешь расслабиться.
— Я всегда наготове, Богдан Серафимович, — я улыбнулся, встал и вышел из кабинета.
Что ж, скоро я снова займу кресло главреда. В обкоме не дураки сидят, они прекрасно все видят. И после вчерашних поисков, завершившихся благополучно, я прям идеальный кандидат на свое же место. Тут ведь даже не в самом спасении школьников дело, а в лояльности советскому строю. У Хватова ведь были ко мне вопросы именно в этом плане. А теперь их как будто бы и нет — вчера я объединил горожан вне зависимости от возраста и профессии. Да и взглядов, если того же Котенка взять. И то, как сегодня Хватов со мной разговаривает, весьма показательно. Да, мы с ним вряд ли будем друзьями. Но и не враги уже точно.
Я вставил лист бумаги в печатную машинку, мельком глянул на коллег. Бульбаш сидел за своим столом, сгорбившись — по-другому просто рост не позволял — в итоге Виталий Николаевич напоминал хищную птицу в гнезде. Зоя морщила лоб и по-детски грызла карандаш. Да, самое сложное — это начать. Так бывает почти всегда. И не нужно ждать вдохновения, как ошибочно думают о нашей профессии другие люди. Нет, журналисты, как и писатели, не воздевают вопросительно глаза к небу, не принимают позу роденовского «Мыслителя». Чтобы начать статью, нужно сразу действовать. Набросал план, тезисы — и помчал стучать по клавишам. Неважно, печатной машинки или ноутбука. Первые слова не так важны, потом их можно и поменять, но сейчас они запустят процесс.
Случившееся было просто немыслимым. Взрослые люди выбрали для своих преступных намерений заведомо слабых — детей…
С этого я и начал свою статью, уже вскоре с упоением погрузившись в подробности. Писал динамично, чтобы читалось как фильм, делился взглядом изнутри, вкрапляя фактуру и комментарии других участников. Мне было важно представить поиски как общее дело, как то, что объединило людей в общем порыве. Подчеркнуть, что в подобные часы не должно быть идеологии «моя хата с краю». Ведь уже очень скоро эта зараза начнет проникать в головы советских граждан. Люди начнут перешагивать через упавших диабетиков, отводить взгляды от просящих помощи. Почему так случится? У меня не было ответа на этот вопрос, хотя он мучил меня еще в прошлой жизни. Но я твердо решил сделать так, чтобы как можно больше людей, прочитавших мою статью, спросили себя: разве можно было иначе? И пронесли бы потом это чувство, нежелание оставаться в стороне, через смуту конца восьмидесятых и лихих девяностых.
Статью я закончил уже через пару часов, еще некоторое время потратил на ее вычитку и шлифовку. А там пришло уже время обеда, которое мы провели в нашей редакционной столовой. Поесть, правда, спокойно не получилось, потому что вся редакция по-прежнему гудела поисками детей и поимкой преступников. Все были на эмоциях, и каждый второй расспрашивал о возможности вступить в ряды народной дружины.
Когда я уже выходил из переполненного ароматами помещения, меня догнала Соня Кантор. Она тихонько меня позвала, и я поначалу скорее почувствовал, чем услышал тревогу в ее голосе. А потом по ушам словно ударило током.