Главред: назад в СССР 3

Емельянов Антон Дмитриевич

— Коперник, — улыбнулся отец Варсонофий, — да будет вам известно, уважаемый оппонент, был церковным каноником. А его ближайшим соратником по гелиоцентрической модели был Тидеман Гизе, епископ кульмский. И, заметьте, я вовсе не замалчиваю тот факт, что оба были католиками, a не православными. А то любят у нас, знаете ли, вбивать клин между верующими и на этом играть…

— Время, — сказал я. — Есть ли еще у кого вопросы?

— Я бы для начала послушал другую сторону, — аккуратно предложил краевед Якименко.

Остальные неуверенно поддержали его, и я понял, что в этом пока заключается основная сложность. Точнее, не столько понял, сколько убедился — им всем интересно, однако

они боятся. Все еще не верят до конца, что нет никакого подвоха.

— Тогда прошу вас, товарищ Жеребкин, — я указал главному районному комсомольцу на место во главе стола.

Парень встал, вызывающе посмотрел на своего соперника, на остальных диссидентов. И гордо прошел к импровизированной трибуне. А я мельком посмотрел на Котенка — уж у него-то точно нашлись бы вопросы. Причем не только к Жеребкину, но и к священнику. И он бы не побоялся озвучить их. Но правила есть правила, и если мы решили, что сопредседатели не участвуют, значит, так и должно быть.

— Я готовился к своему выступлению, — начал Жеребкин, поигрывая своими пудовыми пролетарскими кулаками. — Но вот сейчас понял… Понял, что разговор поведу по-другому. Меня на эти мысли навел гражданин Голянтов.

Он посмотрел на отца Варсонофия, я проследил за взглядом. Лицо священника не дрогнуло, но вот плечи заметно напряглись. Неужели ему не все равно, что Жеребкин не обратился к нему как к товарищу? Я ведь еще помню это по старым фильмам:

— Товарищ начальник!..

— Для тебя — гражданин начальник!

Впрочем, возможно все дело просто в их обоюдной неприязни. Но послушаю, что хочет рассказать Жеребкин.

— Я согласен, что в первые годы советской власти было допущено множество перегибов, — тем временем говорил тот. — Казни священников — я обо всем этом читал. Как комсомолец, я подобные вещи решительно осуждаю. Однако сказать хочу o другом. О том, что c приходом советской власти…

— В первые годы?! — не выдержал отец Варсонофий. — А как же разрушения храмов в шестидесятых? В семидесятых, в конце концов?

— Батюшка, вам желтая карточка, — остановил его Котенок, и священник умолк, пылая при этом от гнева. — Не перебиваем. Продолжайте, Жеребкин.

— Я отвечу на вопрос уважаемого оппонента, — комсомолец словно преобразился, перестав быть эдаким упертым болванчиком. Все-таки я не учел, что дискутировать он должен уметь по роду своих занятий. — Да, были допущены ошибки и в более позднее время. Я o разрушении храмов как o памятниках архитектуры. Да и то не обо всех подряд. Впрочем, сейчас мы говорим не об этом. Когда к власти пришли большевики, народу уже не нужно было искать утешения в религии. Народ сбросил гнет эксплуататоров и начал строить новую жизнь. Разумеется, было трудно. Но нельзя забывать, что страну разорило неумелое царское правительство. Потом бездарное участие в первой мировой… Разрушительная гражданская и интервенция. Страну буквально восстанавливали из руин. И в первую очередь требовалось жилье, предприятия, школы и детские сады. Была огромная масса детей-беспризорников. И советская власть дала им — и не только им! — веру в светлое будущее. Причем в ближайшее, — он насмешливо посмотрел на священника, — еще при жизни, a не после смерти. Вот почему религии не нашлось места в коммунистическом государстве. Она приучает терпеть и ждать переноса души в рай. А мы готовы дать людям рай на Земле в настоящем, a не загробном мире. Советским людям не нужен опиум в виде поповских сказок. Советский человек живет здесь и сейчас, строя светлое будущее для себя и для следующих поколений. Вывод: религия не нужна, в ней отпала необходимость.

Он хлопнул кулачищами по столу и слегка отшагнул назад, хрустя позвонками. На лице

комсомольца светилась довольная улыбка. Нет, все-таки мое изначальное мнение o нем было верным. Парень точно не глупый, но излишне самоуверенный и эмоциональный. А главное, что упертый. Это его и подставит рано или поздно.

— Вопросы? — я обратился к аудитории.

— Позвольте мне, — отец Варсонофий явно проделал какую-то внутреннюю работу над собой и сейчас просто лучился спокойствием. Хороший ход. — Вы говорите, уважаемый оппонент, что религия нынче без надобности. Мол, светлое будущее уже сейчас… Но ведь советы пришли к власти почти семьдесят лет назад. И где оно, светлое будущее? Когда оно наступит?

— Я же не гадалка, — довольно ухмыльнулся Жеребкин. — Не Нострадамус, не бабушка Ванга. Откуда мне знать, когда в нашей стране наступит настоящий коммунизм? Но я знаю точно, что он обязательно наступит, если каждый человек в СССР начнет c себя. Будет следовать заветам Ленина, строить светлое будущее. В конце концов, торжество коммунизма — это общее дело.

— Так как же бороться c теми, кто хочет выехать в рай на чужом горбу? — хитро прищурился священник. — С теми, кто не хочет строить, a хочет всего лишь присутствовать при победе, чтобы и его запомнили? Что делать c приспособленцами?

— На это есть компетентные органы, — отмахнулся комсомолец. — Кроме того, паршивых овец хватает в любом стаде…

— Но, позвольте, — неожиданно вступил в дискуссию директор Сеславинский. — Вы же сами недавно говорили, что советский человек свободен. Что он не раб. И тут же приводите сравнение c овечьим стадом. Как вы объясните это противоречие?

— Это фигуральное выражение, — огрызнулся Жеребкин, судя по тону, осознав, что сплоховал.

— Но фигуры речи не используются невпопад, — улыбнулся Константин Филиппович. — Овцы… Пастырь. Все это — христианские образы. Вам не кажется, что большевики просто украли идею у церкви? Вера в бога утешает человека, и вся его земная жизнь — это служение, чтобы обрести жизнь вечную. А что предлагают большевики? То же служение, только искусственно созданным божествам вроде Маркса, Энгельса и Ульянова. И вместо жизни вечной — светлое будущее. Оно ведь тоже для большинства ныне живущих наступит лишь после смерти. И если увидят его хотя бы наши дети, a не внуки… это уже хорошо.

— Коммунизм — это не нытье, — запальчиво возразил Жеребкин. — Это сила. Это единение. Коммунист не подставит вторую щеку, он ударит в ответ. За семью, за Родину, за то же самое светлое будущее. И я повторю: от наших усилий зависит то, как быстро оно наступит. Здесь, на Земле. У меня все.

«Раунд», — подумал я, вспомнив одно популярное шоу из прошлой жизни.

— У кого еще есть вопросы? — я обвел глазами остальных.

— Я бы хотел задать свой вопрос товарищу Жеребкину, — поднял руку Якименко. — Если вы признаете ошибки по уничтожению культурного наследия в случае разрушенных храмов, как вы прокомментируете склады в уцелевших церквях? Что вы думаете o шахматных клубах и даже танцах в соборах? А сыроваренные цеха? Вы же понимаете, я надеюсь, что памятники истории так не используются?

— Много вопросов, — остановил его Котенок. — Вы буквально завалили комсомольца, товарищ краевед…

— Хорошо, — тут же кивнул Якименко. — Я переформулирую. Разве в светлом будущем не место памяти o прошлом?

— Помнить нужно хорошее, — ответил Жеребкин. — А неудачный опыт — зачем он нужен? Религия оказалась несостоятельной, и в новой эпохе не понадобятся места поклонения.

— Их просто заменят новые, — фыркнул отец Варсонофий.

— Стоп! — я повысил голос. — Вам вторая желтая карточка, товарищ священник. Следующий шаг — удаление.