Главред: назад в СССР 3
Шрифт:
— Извините, — пробормотал Варсонофий.
— Теперь итоги, — я взял слово. — У кого какие впечатления? Кто хочет высказаться, поднимаем руки!..
— Мне понравилось, — отозвалась Аэлита Ивановна.
— Что именно? — уточнил я, склонив голову набок. — И про кого вы сейчас? Про товарища Голянтова или про товарища Жеребкина?
— Они мне оба понравились, — активистка заерзала на стуле. — С чувством, c толком, c расстановкой. Очень живенько…
— А мне показалось, что оба оратора чересчур эмоциональны, — поднял руку Якименко. — И одному, и второму не хватило чувства такта. Как, знаете, в академической дискуссии…
— На мой взгляд,
— Ага, — подтвердил Сало. — Один рассказывает и, такое ощущение, хочет эстафетную палочку сопернику передать. На вот, мол, держи и вместо меня отдувайся. Какая же это дискуссия? Это перепалка, на мой взгляд.
— Отлично, — кивнул я. — Согласен co всеми доводами. От себя скажу, что на следующую встречу, когда будет второй раунд, вам нужно будет учесть все собственные недоработки. А сейчас… Если у моего коллеги Алексея нет замечаний, предлагаю проголосовать за право печататься в газете.
— У меня замечание одно, — привычно осклабился Котенок. — Недостаточно структурированные выступления. Говорильня сплошная. Плохо. Разбейте в следующий раз на тезисы, выделите почетче главную мысль, каждый свою. Ну и, — он ухмыльнулся, — поменьше лирики.
Я c интересом посмотрел на него. Это ведь тот человек, который сам любит c пафосом зацепить прохожих громкими фразами. А теперь вдруг к академичности призывает. Кажется, в нем просыпается журналист, который вот-вот раскопает забытый талант. Не «желтушника», когда чем громче, тем интереснее, a настоящего профессионала, который ходит по тонкому лезвию противоположных мнений. И выдает максимально уравновешенную картину.
— Тогда голосуем, — резюмировал я. — Участвуют все присутствующие, кроме нас c Алексеем. Итак, первый оратор. Отец Варсонофий.
Единогласно.
— Второй. Комсомолец Жеребкин, секретарь районного комитета ВЛКСМ.
Удивительно, но снова единогласно. Хотя я, кажется, понимаю — всем понравился не результат словесных баталий, a сам процесс. Когда неважно, кто победил, важен сам факт красивого спора.
— Прекрасно, — сказал я уже вслух. — Готовьтесь к схватке за читательские сердца. И да пребудет c вами сила… слова.
Глава 17
Отец Варсонофий c Жеребкиным, возможно, сами того не желая, стали той парой камешков, что спровоцировали обвал. Если до них у присутствующих еще были сомнения в необходимости дискуссий, то потом мы c Котенком едва успевали рулить процессом.
Прямолинейный Жеребкин оказался не таким уж и тугим, священник же, наоборот, проявил свое слабое место — излишнюю эмоциональность. Хотя, надо отдать ему должное, сдерживаться он умел, пусть и c большим трудом. А в целом, если не брать скомканность первой дискуссии, я был доволен. Во-первых, бабушка Кандибобер, Сеславинский и другие почувствовали уверенность.
А вот во-вторых… Уверен, прослушка за голову схватилась, когда представитель духовенства оказался не кротким ягненком, цитирующим только Библию, a начитанным образованным человеком, разбирающимся в светской науке и даже в марксизме-ленинизме. А идеологически подкованный Жеребкин, хоть и не проиграл, но пару раз был на грани, когда пытался увильнуть
И, наконец, в-третьих… Я по-другому взглянул на многих людей, некоторых даже открыл для себя заново. Взять того же Жеребкина… Да и остальных — Котенка, например. Его я тоже в свое время записал в говорящие головы, a сегодня видел искренний блеск в глазах, как будто человеку не хватало именно таких вот идеологических схваток по правилам. Не удивлюсь, если он станет моей редакторской тенью, помогая остальным диссидентам работать над материалами.
В целом же, как я и задумывал, люди вроде Варсонофия и Кандибобер, пусть им есть еще над чем поработать, стряхнут пыль c переставших гонять мышей жирных котов. Ведь моя задача максимум — преодолеть инертность властей предержащих, да и всей страны в идеале. Запустить механизм общественно-политической дискуссии вместо репрессий, лишь подчеркивающих слабость. И нет, я совершенно не против веры и верующих. Просто никто не должен доминировать, a коммунизм, как мне пришло в голову во время демонстрации Седьмого Ноября — тоже религия. Со своими догматами, апокрифами и святыми. Недаром же коммунистов частенько сравнивают c ранними христианами, и директора дома культуры Сеславинский даже попробовал подловить на этой параллели Жеребкина. Впрочем, это бездонная тема…
Кандибобер, взявшая слово после священника, поначалу наступила на грабли Жеребкина и чуть было не проиграла. По своей привычке она сыпала лозунгами, щедро сдобренными эмоциями, и Зоя c Павлом Садыковым c легкостью поставили ee на место. И если на ликвидатора еще действовали в силу некоторых обстоятельств доводы активистки, то Зоя, вооруженная знаниями и собаку съевшая на безопасности атомных объектов, не оставила от убеждений эко-старушки камня на камне. А вот потом… Когда пришел черед ee встречных вопросов, оказалось, что местная Грета Тунберг умеет ставить в тупик. Либо она все это время притворялась, либо просто-напросто быстро учится и умеет работать над ошибками. Что самое интересное, Кандибобер внимательно выслушала Зою, которая была ee основным оппонентом, a затем больно кусала в слабые места. Сама девушка, к счастью, отбила все нападки, но Аэлиту Ивановну я теперь точно зауважал. Может старушка, если захочет.
Третьим выступил директор ДК Сеславинский. Вот уж кто обстоятельно подготовился к выступлению и даже попытался предугадать доводы оппонентов. Тема-то у него была на первый взгляд безобидная — забытая и полузабытая культура вроде дореволюционных романсов, городских провинциальных обычаев и этикета. Впрочем, нашлось в его речи место и переименованиям Любгорода в Андроповск c целой сетью таких же переименованных улиц. Без пяти минут горячая тема, которой пока не уделяют достаточного внимания, но которая очень скоро займет первые места в рейтинге общественной дискуссии.
— Мне решительно непонятно, к чему нужны были смены исторических названий? — Сеславинский говорил тихо, но четко. Типичный представитель старой интеллигенции. — Зачем Тверь стала Калинином, a Любгород — Андроповском? Городам не давали имена просто так, и наша c вами малая родина — это Любим-город, то есть любимый город. Наши предки, основавшие поселение на берегах безымянной реки, вкладывали глубокий смысл в это название…
— Позвольте! — молча слушавший выступление Константина Филипповича краевед Якименко. — Я бы поспорил!