Главред: назад в СССР 4
Шрифт:
— Вы думаете, что из-за происшествия в маленьком Андроповске во всей стране закрутят гайки? — прямо спросил я, хотя подспудно понимал, что Анатолий Петрович прав.
— Ты ведь знаешь, что с недавнего времени наш Андроповск уже не такой маленький и никому не известный, — Краюхин посмотрел на меня как-то по-отечески тепло, но в то же время твердо. — Твой эксперимент… наш эксперимент одобрили в области, но они не могли этого сделать без согласования с Москвой. За нами все это время пристально наблюдали. Видели наши успехи… а вот тут, кстати, даже больше твои. Это фактически была модель
Народ, не враги… Одно слово, но за ним стоит вполне четкая трактовка инцидента. После этого и недавние слова Растоскуева уже не выглядят полной глупостью. Выходит, он с самого начала понимал ситуацию лучше всех нас.
— Я все понимаю, — просто ответил я. — И предлагаю следующее. До того, как пройдет Пленум, мы останавливаем деятельность клуба «Вече». Исключим саму возможность новых провокаций. А потом…
— А потом посмотрим, — подхватил Краюхин. — Если на Пленуме решат продолжить курс, я обещаю вновь поднять вопрос о возобновлении эксперимента. Несмотря на давление неустановленных лиц. Ты это хотел сказать?
И опять одно слово определяет смысл. Лица — это не народ. А установить их для того же Поликарпова, уверен, после такого не составит труда. Если раньше он сдерживался, то теперь, когда столько пострадавших, капканы захлопнутся.
— Именно, — улыбнулся я. Впервые за всю беседу. — Анатолий Петрович, можно тогда пару уточнений?
— Конечно.
— Если в области против нашего клуба, как тогда Бульбашу разрешили выпустить номер?
— Так там ничего крамольного, — пожал плечами Краюхин. — Отработка панических настроений из-за слухов об эпидемии. А то, что твой зам фактически обвинил в диверсии противников клуба, нам даже на руку — сейчас «Правдоруб» с «Молнией» скорее тоже затихнут. Им лишние проблемы точно ни к чему. Будут выжидать.
— А может, наоборот, — я покачал головой. — Столько людей выведено из строя… Я бы на их месте воспользовался ситуацией. Ответить-то фактически некому, все по больничным палатам распределены.
— Логично ты вроде бы рассуждаешь, — Краюхин откинулся на спинку стула. — Передам твои соображения Поликарпову.
— А сам он ко мне не желает зайти? — усмехнулся я.
— Ты же понимаешь, ему лишний раз не нужно светиться, — объяснил первый секретарь. — Поговорите после того, как ты выйдешь. Он и так, я тебе по секрету скажу, расстроен, что не доглядел. Конторские же тебя охраняли, а видишь как — человека с дымовой шашкой пропустили.
— Потому что это был совершенно неожиданный человек, — задумчиво сказал я. — Тот, на кого даже подумать не могли…
— Кого-то подозреваешь?
— Пока нет. Если честно, противно и думать на эту тему…
— Понимаю тебя, — кивнул Краюхин. — Но придется подумать. Потому что это уже не шутки. Мало того, что люди пострадали, так еще и твоя идея под угрозой. Так что думай, Женя, вспоминай, анализируй…
— Хорошо, спасибо, Анатолий Петрович. Вы правы, тут не до эмоций.
— Ладно, пойду я, — принялся собираться первый секретарь. — Или ты еще что-то вроде хотел спросить?
— Хотел, — подтвердил я. —
— Распоряжение первого секретаря обкома, — ответил Краюхин. — А предложил Грачев. Лев Исакович.
Тот самый функционер из Калинина, вспомнил я, который одобрил идею вечерки. Интересно, он тут каким боком?
Глава 14
Все оставшееся время на выходных я провел в тягостных раздумьях, перемежаемых неспешными больничными разговорами и приемами пищи. Такие дни в стационаре наиболее тяжелы морально — никакой движухи, лишь унылая повседневность. Чего-то новенького стоит ждать только в понедельник, когда начнется рабочая неделя, и дежурный персонал сменится основным. Тогда и процедуры новые назначат, и обследования, да и к выписке, может, дело пойдет.
А пока слова первого секретаря не выходили у меня из головы. Разумеется, я и сам понимал, что замешан кто-то из своих. Просто гнал от себя эту мысль, не хотел верить, не хотел понимать, кто и, самое главное, почему решил меня так подставить. И не просто подставить, а чуть ли не убить, возможно, даже не подозревая об этом. Потому что или я мало что понимаю в дымовых шашках, или слишком уж дым оказался едким. Понятно, что много тут сыграло замкнутое помещение, да и общая паника усилила эффект. И все-таки…
Как приговаривал в свое время наш генеральный директор Рокотов, амперсанд с ней, с этой шашкой. Кто же все-таки из присутствовавших на злополучном собрании совершил диверсию? Котенок, мой сопредседатель? С одной стороны, он однозначно идейный оппозиционер. А с другой… В клубе он на первых ролях, наравне со мной. Зачем ему уничтожать собственное достижение? Еще и с риском для собственной жизни. Кто-то может сказать, что он под грузовики бросался, но это была показуха, а никак не желание себе навредить.
Дальше. Кто-то из паранормальщиков? Да это даже звучит глупо — безобидные люди, которым, наоборот, за счастье мой клуб и участие в нем. Варсонофий и бабушка Кандибобер тоже вне подозрений. Зачем им это? Как и Сашке Леутину, которого подозревал депутат Растоскуев. Мол, он же рокер, отщепенец и все такое. Западный низкопоклонник, стиляга и наверняка фарцовщик. Такими эпитетами наградил парня скандальный народный избранник. Вот только Сашка, на мой взгляд, точно не при делах. Что ему можно предъявить? Участие в рок-группе? И что? Он сейчас городская звезда, и это моя заслуга, парень сам постоянно об этом напоминает и при случае благодарит. Так что вне подозрений.
Кто еще? Стас Жеребкин — тот меня спас, и не только меня. Устроить такое, чтобы показать себя героем? Нет, я первого комсомольца района, конечно же, недолюбливаю, но сам по себе он неплох. Пусть даже прикрывает подпольный видеосалон Сивого, в чем, впрочем, нет ничего удивительного. В последние годы СССР активисты ВЛКСМ быстро стали предприимчивыми дельцами. Не все, но многие. Кто-то их за это ругал потом, кто-то поддерживал — мол, человеку с головой на плечах комфортно в любом времени и при любой власти. И многие, кто при Союзе был на первых ролях в партии, после развала возглавили фирмы и корпорации. Холодные, расчетливые карьеристы…