Глаз времени

Кларк Артур Чарльз

На борту «Союза» не было гранат, хотя граната была бы идеальна в его ситуации. Но зато был запас неиспользованных взрывных болтов. Даже если бы они попались монголам на глаза, те бы все равно не догадались о назначении того, что Коля вытащил из капсулы космического корабля. А вот Сейбл бы догадалась, но только из-за своего высокомерия она считала напарника бесполезным и не видела в нем угрозы. Вот поэтому-то ему ничто не мешало собрать простой спусковой механизм и скрывать свое самодельное оружие.

Чтобы нанести удар, ему оставалось лишь дождаться подходящего момента. Вот почему он сидел в кромешной тьме и страдал от агонии. Три дня. Это было все равно, что оставаться живым еще три дня, будучи

похороненным заживо. Как ни странно, его тело продолжало функционировать: ему по-прежнему нужно было мочиться — словно организм сам знал, что эпилог в его истории еще не написан. Это было похоже на то, как дергается тело только что убитого человека: эти движения уже не имеют никакого смысла.

Три дня. Но русские умели терпеть, поэтому придумали выражение: «Первые пятьсот лет тяжелее всего». На горизонте забрезжил рассвет. Проснувшись, Абдикадир сел. Вокруг него зашевелились македонцы: кто-то из них кашлял, кто протирал руками глаза, кто справлял нужду. Розово-серый цвет светлеющего неба представлял собой невероятно красивое зрелище: солнечные лучи, бегущие по облакам, засоренным вулканическим пеплом, были похожи на лепестки вишни, осыпающие пемзу.

Но наслаждаться после пробуждения секундами мира судилось не долго.

Первые и последние лучи представляют для солдата наибольшую опасность. В это время его глаза стараются привыкнуть к быстро изменяющемуся освещению. Именно в этот момент максимальной уязвимости монголы и появились.

В полной тишине они приблизились к позициям македонцев. Загремели огромные наккара — монгольские боевые барабаны, перевозимые на спинах верблюдов, — и монголы с громкими криками ринулись в атаку. От этого неожиданного извержения шума кровь стыла в жилах. Казалось, что македонский лагерь вот-вот сметет разбушевавшаяся стихия — наводнение или оползень.

Но призыв македонских труб опоздал лишь на мгновение. Услышав их, воины бросились на позиции. На своем грубом языке македонские офицеры выкрикивали команды:

— Стройся, удерживать позиции, не ломать строй!

Македонская пехота моментально образовала стену из мускулов и железа, восемь человек в глубину.

Естественно, Александр не позволил застать себя врасплох. Предусмотрев возможность столь коварного нападения, он позволил своему врагу приблизиться к нему настолько, насколько тот осмелился бы. Теперь пришло время захлопнуть ловушку.

Абдикадир занял свое место в строю за три ряда от первого. Справа и слева его окружали нервничающие томми. Поймав их взгляды, пуштун выдавил из себя улыбку и вскинул на плечо своего Калашникова.

Так, держа врага на прицеле АК, он впервые смог хорошо рассмотреть воинов-кочевников.

Монгольская тяжелая конница возглавляла атаку, тогда как легкая — следовала за ней. На всадниках были панцири из полос кожи буйвола и металлические шлемы, защищающие не только голову, но и шею и уши. Каждый был вооружен до зубов: два лука, три колчана стрел, копье с устрашающим крюком на другой стороне, топор и кривая сабля. Даже кони у них были в доспехах: бока животных прикрывали широкие кожаные панцири, а голову — железные оголовья. В своих доспехах и ощетинившиеся оружием, монголы больше походили на жуков, чем на людей.

Но не все шло, как они планировали. Запела труба. По команде македонские лучники на стенах Вавилона перегнулись через парапет, и в воздухе, прямо у Абдикадира над головой, засвистели стрелы, с глухими ударами впиваясь в приближающихся кочевников. Когда всадник падал, его соратники, скачущие у него за спиной, налетали на него и образовывалась куча, отчего строй на короткое время нарушался.

Но больше было пущено стрел с наконечниками, которые предварительно обмакнули в смолу и затем подожгли. Их посылали в ямы, наполненные смолой, и пропитанные

смолой кипы сена, разбросанные на земле. Вскоре под монголами, словно из-под земли, стали вырываться высокие языки пламени и повалил густой черный дым. Люди кричали, лошади становились на дыбы и не слушались своих седоков. Но потери лишь замедлили продвижение монголов, однако не остановили его.

И вновь монгольская тяжелая конница врезалась в македонцев.

Один за одним воины Александра погибали. Животные кочевников затаптывали македонцев, а их седоки с дикой яростью орудовали своими клинками и булавами. Смерть была неизбежна.

Абдикадир находился всего лишь в каком-то метре от гущи сражения и смотрел, как кони становились на дыбы, как мелькали над толпой сражающихся плоские монгольские лица, как люди бились и умирали. Он чувствовал запах крови, пыли… пот напуганных лошадей и даже в такой момент отвратительную вонь, которая могла исходить лишь от самих монголов. Из-за сплошной стены людей и лошадей, из-за рева десятков тысяч глоток сражаться было трудно, трудно было даже поднять оружие. В воздухе свистели лезвия, и кровь и отрубленные части тела отлетали в почти абсурдной, невероятной резне. Постепенно крики гнева сменились стонами раненых и умирающих. Тем временем ряды защитников стала теснить легкая конница противника: прорываясь сквозь прорехи, оставленные тяжелой конницей, монголы спешили на выручку своим товарищам, нанося македонцам удары своими мечами и копьями.

Но у Александра нашлось чем им ответить. Из глубины македонских рядов храбрая пехота бросилась на врага, держа в руках длинные копья-крюки. Если острие копья не попадало в цель, то в ход шел крюк, которым воина стягивали с седла. Монголы падали, но косили пехотинцев, как коса цветы.

И вновь македонские трубы заиграли знакомую всем защитникам команду.

В самом центре поля, прямо перед Абдикадиром, оставляя раненых и павших соратников, воины передних рядов отступили, сливаясь с рядами македонцев, стоявших за ними. Неожиданно оказалось, что ничего не отделяет его от самых свирепых всадников из всех, которых когда-либо видел мир.

Несколько секунд монголы стояли на месте, удерживая шарахающихся в стороны лошадей. Один огромный воин, маленький, но широкий, как медведь, смотрел пуштуну прямо в глаза, подняв свою ощетинившуюся шипами булаву, с которой уже капала кровь.

Возле себя Абдикадир услышал голос капитана Гроува:

— Огонь по готовности!

В ту же секунду Абдикадир вскинул своего Калашникова на плечо и спустил курок. Голова монгола-медведя вмиг превратилась в месиво из крови и костей, а его шлем с металлическим козырьком нелепо полетел в воздух. Лошадь под монголом понесло, и его обезглавленное тело упало с седла на превратившихся в толкающуюся толпу собратьев.

Вокруг Абдикадира со всех сторон британцы палили в монголов, и звуки их мартини-генри и снайдеров казались редким кашлем по сравнению с громыханием Калашникова. Люди и лошади рассыпались перед испепеляющим градом пуль. Полетели гранаты. Хоть большинство из них были светошумовыми, но и этого оказалось достаточно, чтобы напугать животных и, по крайней мере, некоторых всадников. Одна из гранат попала под ноги коню. Животное взорвалось, а его кричащего хозяина отбросило в сторону.

Одна граната упала слишком близко от Абдикадира. Взрыв был словно удар кулаком в живот. Он упал на спину, в ушах звенело, во рту и в носу чувствовался кисловатый, металлический привкус крови, а на его лице взрыв оставил химический ожог. Он был немного дезориентирован, словно попал в еще одно Слияние. Но что-то в его голове говорило ему, что если он упал, то на его месте в рядах товарищей образовалась щель. Он поднял свой автомат, дал очередь вслепую и с большим трудом стал подниматься на ноги.