Шрифт:
Как во сне… или Идиллия дюн
Мы вновь всей семьёй на берегу океана, и как всегда, на «нашем» излюбленном месте – на полянке, спрятавшейся от посторонних глаз между двумя высокими дюнами, поросшими редкими, дочерна иссушенными солнцем низкорослыми порослями кустарников. В этом месте прибрежная цепь дюн разделяет Тихий океан и сосновый бор, и чтобы попасть на «наше место», нужно заехать на полянку со стороны океана, проехав несколько сот ярдов по берегу вдоль кромки прибоя. Пейзаж в этих местах, скажу вам, - неповторимый. А барбекю среди «песчаных гор» – это что-то!
В этот раз как-то незаметно
Как же прекрасно всей семьёй выбраться в уик-энд на природу. Да ещё на какую! Побережье Орегона – наши излюбленные места. Когда я нахожусь здесь, то отдыхаю душой, наслаждаюсь жизнью, становлюсь самым счастливым человеком на свете. Я испытываю блаженство, наблюдая за весёлыми детьми и любимой, довольной супругой. В такие минуты мне даже не вериться, что это я, и что всё происходит со мной наяву. Солнце, океан, дюны, сосны, дым костра, любимая семья, спокойная и умиротворённая атмосфера - всё будто сон. И до того становится хорошо и приятно на душе, что хоть кричи на весь мир об этом.
Жена с детьми ушли купаться, а я остался «кочегарить» и предаваться приятным мыслям, любуясь побережьем. Когда дети вдоволь накупались, стали просить поиграть с ними в волейбол, и жена увела их за дюну, чтобы не мешать мне готовить, и чтобы мяч случайно не упал на стол или на барбекю.
Ароматный запах жарящегося стейка быстро распространился вокруг и достиг носиков детей. «Вкусняшками пахнет, папа!» – воскликнула дочь. В ответ я попросил их, чтобы они долго не заигрывались, потому что мясо вот-вот будет готово. Дети любят играть в волейбол. Особенно дочка. Сыну же игра нравится лишь до того момента, пока мяч находится в его руках. Как только он теряет его, и ему приходиться за ним бежать, интерес к игре у малыша мгновенно пропадает.
Я продолжал готовить, поглядывая на парящий в воздухе мяч: он периодически выпрыгивал над дюной, на миг зависал в наивысшей точке и падал обратно; затем слышался хлёсткий удар о ладони, и через мгновение мяч снова выныривал, зависал в воздухе на секунду и под действием силы притяжения падал обратно, исчезая за песчаным холмом. Иногда кто-то из детей терял мяч, не сумев его правильно отбить. На некоторое время игра прекращалась, слышался смех дочери и обидчивые причитания сына, которому в очередной раз приходилось идти за укатившимся непослушным мячом. Спустя время, игра возобновлялась, – и снова над дюной, описывая дугу, летал мяч: вверх-вниз, вверх-вниз.
Вскоре стейки были готовы, и я выложил их на блюдо, а на решётке разложил маринованные рёбрышки.
Вверх-вниз, вверх-вниз… Задорный смех… Вверх-вниз…
Пока готовились рёбрышки, откупорил бутылку вина, разлил по бокалам: себе и супруге; детям открыл упаковку с ананасовым соком. Затем накрыл полотенцем блюдо с мясом, чтобы не садились всякие насекомые, и стал звать всех к столу. Мяч над дюной перестал появляться, голоса стихли. Может что-то их заинтересовало? «Эй, голодные рты, прошу всех к столу! Всё готово!» – позвал я снова, и в последний раз открыл крышку, чтобы перевернуть рёбрышки: они тоже были готовы. Сел за стол. Тишина. Что там их так отвлекло от игры? Даже про пикник забыли. Снова позвал – тишина. «Ну, озорники, в прятки, что ли, решили поиграть?» – подумал я.
Пришлось идти за ними.
Я спустился с дюны, чтобы обойти кустарник, куда, к моей радости, уходили следы детских ног. Похоже, мои проказники прячутся именно там. Я осторожно пошёл по кругу. Первым появился сандалий сына с расстёгнутым ремешком. Ладно, думаю, так спешил спрятаться, что потерял обувь. Через два шага из-за кустов появилась ступня супруги (за долгие годы совместной жизни ступни любимой жены узнаешь из тысячи пар женских ног) – пяткой вверх. Значит, лежит на животе. Я присел, стал подкрадываться. По мере моего продвижения из-за поворота сначала показалась голень, потом подколенная выемка, затем бедро и… всё – больше ничего… от неё… не было. Только нога. Правая. Оторванная. Не просто оторванная – грубо вырванная.
То, что случилось со мной, передать трудно. Я оцепенел. От страха и горя впал в ступор: надо было кричать, но вместо этого я мычал; нужно было идти дальше вокруг кустарника и искать детей, – но онемевшие ноги не слушались. Как калека, я кое-как переставлял атрофированные конечности по вязкому песку, и мне показалось, что три ярда я шёл полчаса. Но шёл. Дрожал и шёл, нутром чувствуя, что вряд ли за кустами найду своих детей в полном здравии. Начало быстро смеркаться, хотя утро ещё не закончилось, и почему-то смотреть в сторону леса не хотелось – из его пугающей глубины веяло зловещим холодом.
Когда я обнаружил второй сандалий, то закричал на всю округу, разбудив ворон, чёрной тучей взметнувшихся с веток сосен: окровавленный, он был надет на оторванной ножке сына. Поодаль лежала дочь. Она была… была без…
В ушах зазвенело. Ночь белым пламенем ослепила глаза. Я кричал и выл, кричал и выл… и смотрел на то, что осталось от моей семьи, пока… Пока кто-то не дотронулся до меня.
И я проснулся.
– Ты чего, Стэн? – Ли тормошила моё плечо.
Я тяжело дышал и смотрел на потолок: мерещилось, что он опускается на меня. Сознание с трудом перестраивалось на явь: всё ещё казалось, что одной ногой я там, на горячем песке среди дюн. Господи, это всего лишь сон! Удары сердца отдавались в висках. «Как хорошо, что это сон», – обрадовался я.
Когда полностью проснулся и осознал, что нахожусь дома, повернулся к жене. По выражению её лица догадался, что сильно напугал её своими криками.
– Страшный сон приснился… – успокоил её.
– Очень?
– Да.
И хотя я уже испытывал облегчение и счастье оттого, что это был всего лишь сон, на всякий случай спросил Ли: – Как дети?
– Сейчас иду будить их. – Она поцеловала меня и поспешила вниз в детскую.
«Вот дерьмо! – подумал я. – Надо же такому присниться перед самым отъездом».