Глазами, полными любви
Шрифт:
Все «прелести» деревенского быта в полной мере наличествовали и в их семье. С рождением младенца трудностей, само собой, прибавилось. Но и радости тоже. С первых дней появления в доме младшей сестренки Натка с энтузиазмом взяла на себя обязанности няни. Ей нравилось возиться с Валюшкой, агукать, забавлять игрушками. Случалось всякое. Меняя однажды пеленки у грудничка, старшая нечаянно уронила его с родительской кровати. Лететь было невысоко, ребенок даже не заплакал. Судя по всему, он даже не понял, что с ним произошло. Зато Натка напугалась до смерти. С громким
– Что случилось?
– Я Валюху уронила-а-а!
– Да ты что? И оставила ее одну? Пойдем скорее, посмотрим!
Женщины, большая и маленькая, заспешили в дом. Валюшка, которую нянька успела благополучно водрузить на прежнее место, похныкивала, испытывая дискомфорт от мокрых, так и не поменянных пеленок. Мать, внимательно осмотрев руки, ноги, головку малышки, успокоила Натку:
– Не плачь, все у нее в порядке. Если бы ей было больно, она кричала бы сильнее тебя.
Потом мать перепеленала младенца, дала ему грудь и через какое-то время снова оставила на попечение старшей сестры.
От напряженной жизни или от каких-то других причин молоко у кормящей мамаши вскоре начало пропадать. Когда малышке исполнилось два или три месяца, пищи ей стало явно не хватать. Прежде спокойная и тихая Валюшка принялась капризничать, плакать по ночам. Встревоженная мама обратилась к соседке Анфисе:
– Физа, Валюха-то стала плохо спать, кричит все время, может, заболела?
– Да она у тебя просто голодная, – спокойно отреагировала многоопытная Анфиса. – Ей молока твоего уже не хватает. У вас корова хорошая, здоровая, возьми парного молока, разведи кипяченой водичкой немножко, чтобы жирность снизить, и дай ей в пузырьке. Для начала возьми совсем маленький, из-под пенициллина, надень на него соску и посмотришь, что будет.
Молодая мать сделала все, как сказала соседка. Не без тревоги, понятное дело. Рекомендации не вполне соответствовали медицинским представлениям о вскармливании младенцев. Каким же удивленным стало ее лицо, когда дите жадно вцепилось в соску и принялось усердно чмокать! Наполнять пузырек пришлось несколько раз, пока сытый ребенок не начал блаженно подремывать.
Так вопрос с питанием решился сам собой. Вскоре вместо молока в бутылочку стали наливать жиденькую манную кашу. Высосав полную бутылочку, обладавшая прекрасным аппетитом девочка протягивала пустую тару маме, словно говоря: хочу добавки! «А чего скупиться? Хочет, пусть кушает!» – подсказывала здоровая деревенская логика.
Вскоре подслащенная манная каша явила свои замечательные свойства. Ребенок на глазах начал округляться, превращаясь в мишку-коалу. Из кроватки его вытаскивали не без труда. При этом «младшенькая» обладала просто ангельским характером. Валюшка могла сколь угодно долго спокойно лежать в кроватке, теребить в руках какое-нибудь случайно попавшее к ней перышко, бумажку, обертку конфеты. На руки охотно шла к кому угодно, лишь бы взяли. Бабушка Нюра, прибывшая на временную подмогу, с удивлением говорила:
– Первый раз вижу такого ребенка. Чужой ее на руки берет, а она к нему ручонки тянет, не плачет!
Через некоторое время забили тревогу медицинские кадры. Патронажная сестра,
– Ребенок нуждается в обследовании. Вам нужно вести ее в районную больницу. У нее, наверное, сердце больное. Такая полнота ненормальна.
Зоя Максимовна поначалу встревожилась. Но обладавшая огромным жизненным опытом и не меньшим здравым смыслом свекровка, приехавшая навестить родню, успокоила:
– Сами они больные! Придумали что! Ребенок хорошо ест, хорошо спит, не капризничает, играет, всем улыбается… Да разве больные дети так себя ведут?
Бабушкины доводы показались убедительными.
* * *
Ко второму лету, проведенному в молодом степном совхозе, жизнь семьи понемногу обустроилась. Наладился относительно нормальный быт, кормилица-коровка давала вволю замечательного молока, зеленели грядки огорода и саженцы посаженного предыдущей осенью сада. Находившаяся в длительном летнем отпуске мама-учительница крутилась как белка в колесе в череде домашних дел. Для Валюшки, научившейся сидеть, купили небольшую легкую сидячую коляску голубого цвета. С тех пор, куда бы Натка ни шла, коляска с сестрой стала ее постоянной спутницей.
Сидевшая в обнимку с бутылкой манной каши или игрушкой в руке младшенькая спокойно посматривала по сторонам, изучая мир, радостно улыбалась, если с ней заговаривали, и вообще доставляла няньке минимум хлопот. Оставив ее где-нибудь неподалеку, старшая сестра успевала поиграть с соседскими ребятишками в прятки, скакалочку, мяч.
Вечером сестры нередко отправлялись встречать корову. На окраине поселка собиралась по этому поводу целая толпа бабушек и детей – наименее занятого контингента. Они дожидались, когда пастух пригонит общее стадо с выпасов к поселковой околице. Там каждый отыскивал свою буренку, теленка, овечек и гнал животину в собственный двор.
Ежевечернее сборище бабусь своей говорливостью тоже, не хуже очереди у магазина за хлебом, напоминало лондонский Гайд-парк. Только публика, состоявшая из старых да малых, вела себя несколько иначе. Политические события, деятельность властей всех мастей ее не интересовали в принципе. Пока ребятня лазала по бревнам, наваленным неподалеку от большого склада, пытаясь отыскать лазейку в склад, старухи судили-рядили обитателей поселка: у кого что делается дома, кто с кем гуляет, какой мужик чем бьет жену, какая девка забеременела вне брака.
Особой темой разговоров в их кругу являлась смерть. Говорили о ней как о событии рядовом, ежедневно сопутствующем жизни. По большому счету, в этом, наверное, заключалась их приобретенная с годами мудрость. Как сказал один умный человек, не стоит относиться к жизни слишком серьезно, никому еще не удавалось выбраться из нее живым.
Всякий раз, встречаясь друг с другом, бабуленции живо интересовались, не умер ли кто в их округе. Если таковое случалось, истово крестились, вздыхали, желали отошедшему или отошедшей царствия небесного, а потом долго обсуждали их жизни, совершенно не придерживаясь принципа «о мертвом либо хорошо, либо ничего». Ничего подобного! Грязное белье покойничков полоскали с такой истовостью, что оно только развевалось на ветру.