Глазами, полными любви
Шрифт:
«Лав стори» других студенток оказались ненамного продолжительнее. К концу сентября девиц отправили в город, в дожидавшиеся их вузовские аудитории. Бравым воякам, вынужденным оставаться среди безбрежных нив до белых мух, пришлось довольствоваться местными красотками. Солдатиков, похоже, это мало огорчило. Ведь самое главное – источник «огненной» воды в виде самогона и браги, щедро бивший из неведомых глубин на подворье любого аборигена, оставался неиссякаемым.
* * *
Начавшаяся после колхоза настоящая студенческая жизнь, продлившаяся для Натки, увы, всего лишь один семестр, по прошествии времени вспоминалась ей как один из кошмаров,
Началось с того, что языковая подготовка, полученная в школе и слегка сдобренная индивидуальными занятиями с Семычем, на практике оказалась полной чепухой. Когда вошедшая в аудиторию молодая энергичная преподша по фамилии Тарабаровская с первой же минуты затараторила на английском языке, Натка с ужасом осознала простую вещь: из сказанного она не понимает ни единого слова…
Городские ухоженные девочки, с первого класса обучавшиеся в английских спецшколах, речь педагога восприняли с воодушевлением и сразу вступили с ней в непринужденный диалог. Натка и пара таких же бедолаг (типа мамы Лоры) таращились на фасонистую дамочку словно на инопланетянку, верещавшую на неведомом наречии. В стенах их классов все богатство и роскошь английской речи сводились к «стенд ап», «сит даун» и неизменному «стоп токингу».
Мама Лора с ее южной пронырливостью, напором и прирожденным обаянием умудрилась завоевать симпатии Тарабаровской, несмотря на свой чудовищно низкий уровень познаний. Та сквозь пальцы смотрела на «мекание» начинающей студентки, с удовольствием принимала от нее небольшие презенты в виде румяных крутобоких яблок – «Та посылка ж пришла з дому!» – делала скидку на уровень ее подготовки, оставляя нередко на дополнительные занятия. Кроме того, пылкая дочь юга вызвалась стать старостой группы, а Тары-Бары (так за глаза величали свою наставницу студентки) как назло оказалась в ней кураторшей.
С Наткой расклад получился иным. Зажатая, робеющая, бормочущая что-то невнятное себе под нос подопечная сразу возбудила у педагога раздражение, смешанное с презрением. Общаясь в силу необходимости с девушкой, преподша всем своим видом словно говорила: «Таким колхозным валенкам не место в нашем изысканном благородном обществе!»
…Гораздо позже Наталья Алексеевна поняла причину такой странной неприязни. Возможно, в нелепой неуклюжей девчонке Т а рабаровская увидела саму себя, прошедшую в свое время с невер о ятным упорством все ступени от такой же деревенской школы до кафе д ры языкового вуза…
Жесткая, по-восточному бескомпромиссная Тары-Бары с ее скуластым личиком и раскосыми темными глазами сразу вызвала неприязнь группы. Она никому (кроме, пожалуй, мамы Лоры) ни на что не делала скидок, не прощала ни единого пропуска и являлась на занятия со стойкостью оловянного солдатика. Казалось, преподшу не брала никакая хвороба, обходили стороной любые непредвиденные обстоятельства. В сезон простуд, когда половина аудитории исходила на сопли и кашель, подтянутая «англичанка», облаченная в обтягивающее пестрое платье, как ни в чем не бывало прорывалась сквозь джунгли континиумов и перфектов, стараясь заразить своим энтузиазмом несчастных студиозусов.
Когда группе стало известно, что Тарабаровская купается зимой в проруби и, следовательно, обладает живучестью Кощея Бессмертного, Натка поняла: ее гибель в схватке
Все произошло накануне нового года, незадолго перед первой сессией. Натка почувствовала себя не в своей тарелке еще утром. Подташнивало, кружилась голова, перед глазами время от времени начинали вихриться какие-то разноцветные пятна. «Перезубрила, – вяло подумала она, – или грипп подцепила. Половины группы вчера на занятиях не было. Хорошо бы тоже полежать, но первой парой семинар по английскому, от Тары-Бары потом не отобьешься…»
Через силу проглотив мутноватый теплый кофе с бутербродом, приготовленные квартирной хозяйкой, девушка вышла за порог в темное зимнее утро. Впоследствии она еще могла припомнить, как добиралась до института, все остальное происходило будто не с ней. В себя Натка начала приходить уже в больнице, на скрипучей неудобной кровати. Впрочем, «приходить в себя» сказано не совсем верно. Просто, когда она очнулась, перед ней, словно в пестром клипе, завертелись отдельные фрагменты. Вот она что-то отвечает англичанке, потом внезапно медленно сползает на пол. Вокруг суетятся какие-то люди, над ней склоняется женщина в белом халате. Натку везут куда-то в машине, потом все накрывает глубокая плотная темнота, из которой доносятся невнятные звуки.
Что произошло с ее организмом, почему в нем случилось «короткое замыкание», едва не стоившее ей жизни, так и осталось не совсем понятным. В городской клинической больнице ее полубессознательное, внезапно ставшее непослушным тело с глубокомысленным видом крутили-вертели профессора и их ассистенты. Натку лупили по коленкам резиновым молоточком, проверяя рефлексы, делали энцефалограммы, заставляли показывать язык и задирать рубашку перед балбесами-студентами, периодически заполнявшими палаты неврологического отделения.
Поставленный диагноз «нервное истощение» говорил сразу обо всем и ни о чем. Самое неприятное, что не столь уж богатое прошлое пациентки утратило в ее сознании связанность и последовательность. Хаотично, бессвязно в памяти проступали то видения обшарпанных институтских аудиторий, то классов родной школы. Глядя на соседку по больничной палате, Натка видела перед собой учительницу химии и никак не могла вспомнить, как ту зовут. Внезапно из ниоткуда прорезывался облик преподавателя, которого звали «Могила».
Это никоим образом не было прозвищем. Странный тип, читавший у них на курсе древнюю историю, внешним видом как нельзя лучше соответствовал своей говорящей фамилии. Высокая костистая фигура; лицо с глубоко утопленными под нависающий низкий лоб глазами и сжатыми в ниточку губами, как бы говорившее: «Оставь надежду всяк ко мне приближающийся». Лицо не обманывало. Сдать Могиле зачет с первого захода было практически невозможно. Институтские легенды гласили, будто некоторых студентов он сумел довести до обморока. Проверить утверждение на собственной шкуре Натка не успела, отправившись в «отключку» несколько раньше, на семинаре по английскому.