Глиняная Библия
Шрифт:
Люди Полковника допросили Лайона, но ничего от него не добились. Эти люди явно привыкли получать признания при помощи пыток, и их, по всей видимости, очень раздражало то, что им приходится выслушивать показания, не имея возможности применить свои традиционные методы, которые, вероятно, позволили бы им быстро найти убийцу Самиры и двух охранников.
Дойлю не составило большого труда во время этого допроса убедительно играть роль независимого фотографа. По правде говоря, он был прекрасным актером и удивлялся своему умению весьма искусно представлять различных персонажей.
Лайон
Единственным человеком, не выражавшим абсолютно никаких эмоций, был хорват. После того как Анте Пласкича допросили люди Полковника, он преспокойно уселся перед одним из компьютеров и стал доделывать работу, оставшуюся со вчерашнего дня.
Лайон подумал о том, что, как он и подозревал, Анте Пласкич скорее всего, – не обычный компьютерщик, точно так же как Лайон – отнюдь не фотограф. Да и Айед Сахади вдруг стал вести себя как военнослужащий, находящийся в подчинении у Полковника, хотя по-прежнему ходил в такой же одежде, как и местные жители.
Так или иначе, Лайон Дойль решил пообщаться с Анте Пласкичем, чтобы попытаться отыскать какую-нибудь зацепку, которая помогла бы пролить свет на произошедшие события. Он знал, что найти такую зацепку будет очень трудно, потому что Анте Пласкич, по всей видимости, – такой же профессионал как и Лайон, но попытаться все-таки стоило.
Когда Лайон вошел в дом, в котором работал хорват, он с удивлением увидел там сына старосты деревни. Странным, однако, было вовсе не то, что этот человек находился здесь, – он, как-никак, возглавлял одну из бригад рабочих и часто бывал в лагере археологов. А вот действительно странным Лайону показалось то обстоятельство, что эти двое оживленно о чем-то говорили, но, увидев его, тут же замолчали.
Лайон поразился, с каким хладнокровием хорват вышел из этой ситуации: тяжело вздохнув, Пласкич повернулся к Дойлю.
– Лайон, рабочие переполошились. Вот этот человек спрашивает у меня, будут ли продолжаться раскопки и что станется с рабочими, когда мы отсюда уедем. Они боятся, что здесь может начаться что-то ужасное, что в этих убийствах могут обвинить кого-нибудь из них. Этот человек говорит, что профессор Пико ничего им не разъясняет. В общем, если ты что-то знаешь…
– Я знаю столько же, сколько и ты, то есть почти ничего. Думаю, нам придется подождать, пока ситуация не прояснится и пока не поймают убийцу или убийц – кто знает, сколько их там было. Что же касается нашего отъезда, то, в общем-то, нам здесь уже нечего делать, и, учитывая сложившиеся обстоятельства, для нас более разумным было бы, конечно, уехать.
Пласкич пожал плечами и ничего не сказал, а сын старосты деревни, что-то пробормотав, озабоченный, вышел наружу.
Дойль пристально посмотрел на Пласкича. Хорват выдержал его взгляд. Несколько секунд эти двое смотрели друг другу в глаза, интуитивно чувствуя,
– Что, по-твоему, произошло в доме Танненберга? – первым нарушил молчание Лайон.
– Понятия не имею.
– Но у тебя должны же быть какие-то предположения.
– У меня их нет. Я никогда не ломаю голову над тем, чего не знаю.
– Ну… в общем, я думаю, что убийцу все-таки найдут. Он должен быть где-то здесь.
– Тебе виднее…
Они снова пристально посмотрели друг другу в глаза, а затем Лайон повернулся и вышел наружу. Хорват, как ни в чем не бывало, снова уселся перед компьютером и уставился на экран монитора.
Анте Пласкич был уверен, что Лайон Дойль подозревает именно его. Однако он также знал, что фотографу не известны какие-либо факты, подтверждающие его подозрения.
Пласкич действовал крайне осторожно и постоянно был начеку. Никому из окружающих даже в голову не приходило, что у него могут быть какие-то отношения с Самирой. Впрочем, между ними ничего, по сути, и не было. Просто медсестра бросала на него пристальные взгляды и постоянно старалась попасться ему на глаза. Они часто разговаривали, правда, говорила в основном она, а он лишь слушал ее, причем безо всякого интереса. Этой женщине, по-видимому, был нужен человек, который помог бы ей выбраться из Ирака, и она почему-то решила, что таким человеком вполне может стать Пласкич. Так или иначе, она всячески давала ему понять, что была бы не против, если бы между ними возникли близкие отношения – настолько близкие, насколько он сам захочет.
Он не коснулся ее и пальцем. Ему не нравились мусульманки – даже светловолосые и голубоглазые уроженки его родной страны, а тем более эта смуглая женщина с черными волосами и широким носом с раздувающимися ноздрями.
Однако он не стал ее отталкивать, понимая, что она может быть ему полезной. Да, от нее была польза, потому что она рассказывала ему о том, что происходит в доме Танненберга, какое у того состояние здоровья, кто ему звонил, кто к нему приходил и о том, что в отношениях Клары и ее мужа, Ахмеда Хусейни, возникли проблемы.
Самира была для Пласкича очень важным источником информации, что позволяло ему отправлять подробные отчеты в нанявшее его агентство – «Плэнит Сикьюрити». Анте составлял эти отчеты и передавал их сыну старосты деревни, который работал на Ясира. Этот египтянин являлся правой рукой Альфреда Танненберга, несмотря на то что в последнее время эти два человека друг друга ненавидели. Ясир пересылал отчеты Пласкича тем, кто нанял хорвата, и от них же получал дальнейшие инструкции для него.
Приехав в лагерь археологов вместе с Ахмедом, Ясир потребовал от Анте Пласкича предоставить ему достоверную информацию о состоянии здоровья Танненберга. Ни Ахмеду, ни Ясиру так и не удалось получить подтверждение своим предположениям о том, что Танненберг уже умирает. Доктор Наджеб категорически отказался обсуждать с ними эту тему.