Глиняные голубки (Третья книга стихов)

Кузмин Михаил Алексеевич

и которая чем известнее,

тем неожиданнее и прелестнее.

Я не говорю,

что эта страна - ваша душа,

(еще Верлен сравнивал душу с пейзажем),

но она похожа на вашу душу.

Там нет моря, лесов и альп,

там озера и реки

(славянские, не русские реки)

с веселыми берегами

и грустными песнями,

белыми облаками на небе;

там всегда апрель,

солнце и ветер,

паруса и колодцы

и стая

журавлей в синеве;

там есть грустные,

но не мрачные места,

и похоже,

будто когда-то

беспечная и светлая страна

была растоптана

конями врагов,

тяжелыми колесами повозок

и теперь вспоминает порою

зарницы пожаров;

там есть дороги,

обсаженные березами,

и замки,

где ликовали мазурки,

выгнанные к шинкам;

там вы узнаете жалость,

и негу,

и короткую буйность,

словно весенний ливень;

малиновки аукаются с девушкой,

а Дева Мария

взирает с острых ворот.

Но я и другой географ,

не только души.

Я не Колумб, не Пржевальский,

влюбленные в неизвестность,

обреченные кочевники,

чем больше я знаю,

тем более удивляюсь,

нахожу и люблю.

О, янтарная роза,

розовый янтарь,

топазы,

амбра, смешанная с медом,

пурпуром слегка подкрашенная,

монтраше и шабли,

смирнский берег

розовым вечером,

нежно-круглые холмы

над сумраком сладких долин,

древний и вечный рай!

Но тише...

и географу не позволено

быть нескромным.

2

Похожа ли моя любовь

на первую или на последнюю,

я не знаю,

я знаю только,

что иначе не может быть.

Разве Венерина звезда

может не восходить,

хотя не видная,

за тучей,

каждый вечер?

Разве хвост Юнониной птицы,

хотя бы сложенный,

не носит на себе

все изумруды и сафиры Востока?

Моя любовь - проста и доверчива,

она неизбежна и потому спокойна.

Она не даст

тайных свиданий, лестниц и фонарей,

серенад и беглых разговоров на бале,

она чужда намеков и масок,

почти безмолвна;

она соединяет в себе

нежность брата,

верность друга

и страстность любовника,

каким же языком ей говорить?

Поэтому она молчит.

Она не романтична,

лишена милых прикрас,

прелестных побрякушек,

она бедна в своем богатстве,

потому что она полна.

Я знаю,

что это - не любовь юноши,

но

ребенка - мужа

(может быть, старца).

Это так просто,

так мало,

(может быть - скучно?),

но это - весь я.

Разве можно хвалить человека

за то, что он дышит,

движется, смотрит?

От другой любви мне осталась

черная ревность,

но она бессильна,

когда я знаю,

что ничто

ни она,

ни даже Вы сами

не может нас разделить.

Это так просто,

как пить, когда жаждешь,

не правда ли?

3

Бывают мгновенья,

когда не требуешь последних ласк,

а радостно сидеть,

обнявшись крепко,

крепко прижавшись друг к другу.

И тогда все равно,

что будет,

что исполнится,

что не удастся.

Сердце

(не дрянное, прямое, родное мужское сердце)

близко бьется,

так успокоительно,

так надежно,

как тиканье часов в темноте,

и говорит:

"Все хорошо,

все спокойно,

все стоит на своем месте".

Твои руки и грудь

нежны, оттого что молоды,

но сильны и надежны;

твои глаза

доверчивы, правдивы,

не обманчивы,

и я знаю,

что мои и твои поцелуи

одинаковы,

неприторны,

достойны друг друга,

зачем же тогда целовать?

Сидеть, как потерпевшим кораблекрушение,

как сиротам,

как верным друзьям,

единственным,

у которых нет никого, кроме них,

в целом мире;

сидеть,

обнявшись крепко,

крепко прижавшись друг к другу!..

сердце

близко бьется

успокоительно,

как часы в темноте,

а голос

густой и нежный,

как голос старшего брата,

шепчет:

"Успокойтесь:

все хорошо,

спокойно,

надежно,

когда вы вместе".

4

Как странно,

что твои ноги ходят

по каким-то улицам,

обуты в смешные ботинки,

а их бы нужно без конца целовать...

Что твои руки

пишут,

застегивают перчатки,

держат вилку и нелепый нож,

как будто они для этого созданы!..

Что твои глаза,

возлюбленные глаза

читают "Сатирикон",

а в них бы глядеться,

как в весеннюю лужицу!

Но твое сердце

поступает как нужно:

оно бьется и любит.

Там нет ни ботинок,

ни перчаток,

ни "Сатирикона"...