Глиняный род

Фильченкова Татьяна

После вылепили четыре столбца – ноги зудя. На них положили брёвнышко с толщённым краем, тело. Зрин добавил к нему ещё глины.

– Это грудь. Она крепче остального быть должна, на ней верёвки крепятся, что соху тянут.

Зрин ковырнул ножом ямку посреди груди, вложил внутрь один из кровников.

– Это ведуна. На спину тоже ведуний знак наносим, чтоб не спутать. – Он запечатал ямку с кровником и нацарапал на брёвнышке глаз.

Лепить закончили, когда уже солнце встало. У ворот уже поджидали работники Сувра и Сияна. Ретиш во все глаза смотрел,

как старшие будут оживлять зудей, но как ни таращился, ничего не заметил. Вот зуди стояли недвижные – и вот уже пошли, аж земля от топота загудела.

– Идите мойтесь, я пока поесть соберу. После спите до вечера, – сказала Благожа.

Двор был завален бочками и мешками – платой за зудей. Бочки стояли и в доме. Умир вскрыл одну. В ней оказалась сомовья солонина, уже ржавая, с прошлого витка. Он достал ломоть, срезал край, попробовал, тут же скривился и сплюнул.

– Солёная до горечи.

Благожа поставила на стол горшок с холодной рыбной похлёбкой.

– К вечеру вымочу и пирогов напеку.

Ретишу едва хватало сил ложку до рта доносить. Зыбиш с Тихушей к еде не притронулись, сразу ушли к себе. Ретиш тоже не стал мучиться, оставил похлёбку и завалился на тюфяк.

На закате его разбудил запах пирогов. Все в доме уже поднялись. Зрин с Умиром спускали в подпол бочки с солониной. Медара ахала над развязанным мешком:

– Только посмотрите, какой пух! Плотный, тягучий. Добрые верховицы на зиму выйдут.

Благожа торопила всех:

– Шевелитесь, пора за дело приниматься!

Как поели, отправились лепить зудей.

Ретиш спросил Зрина:

– Мы другие говорящие знаки будем чертить?

– Да, сейчас за зудей для железных и деревянных примемся. Там много знаков.

– Хорошо, жаль только, что забуду всё к осени.

Зрин хитро подмигнул:

– Как пахоту закончим, научу, как не забыть.

6. Говорящие знаки

Зудей лепили больше шестиды. Ретишу казалось, что за работой целый виток прошёл, что кроме сарая и глины нет больше ничего на свете. Наконец работники Сияна увели последнюю дюжину. Как только стихло гулкое бом-бом-бом, Умир выдохнул и уселся прямо в траву у ворот и прислонился к столбу натруженной спиной. Рядом с ним повалился Зрин.

Подошла Благожа. Погладила спутанные волосы сына. Сказала ласково:

– Поднимайтесь, милые. Я воды нагрела. Смывайте с себя глину и отдыхайте сколько душе угодно.

В последнюю ночь Ретиш только и думал, как бы растянуться на тюфяке и спать, спать… Но слишком пьянил утренний свободный воздух. Хотелось бежать вместе с ветром за Ёдоль, к лугам, к реке, взлететь над водой, кожей впитывать простор и солнце. Ретиш сорвался с места и помчался по глиняной улице. Вслед ему нёсся крик Благожи: «Куда ты, неуёмный?»

Он вылетел на сходное место. Не останавливаясь, свернул на улицу деревянного рода и бежал дальше, прочь от стен и заборов, только ветер свистел в ушах да босые пятки стучали по дощатому

настилу, а потом ноги остудила влажная прохладная трава. Ретиш раскинул руки и спешил к реке. Вот она, совсем близко, за перевёрнутыми вверх дном лодками. Он перескочил через них и рухнул в воду.

От холода сжалось нутро. Ретиш вынырнул, отфыркиваясь и стуча зубами, но, вместо того чтобы выбраться на берег, погрёб на середину реки. От движения он согрелся, перевернулся на спину и раскинулся на воде. Плыл по течению и смотрел в бескрайнее небо. Подкралась дрёма, и не было сил не поддаться ей.

Разбудили Ретиша зычные выкрики «Хэй» с левого берега, на котором основались чужаки. Он вздрогнул, ушёл с головой под воду, нахлебался до рези в носу, выскочил к свету. Течение отнесло его к пригорку у добычного места. Ретиш поплыл к берегу.

Мокрые рубаха и портки прилипли к телу. Ретиш отжал их и поднялся на пригорок, оттуда глянул на земли чужаков. Они тоже пахали. Только соху тянул не зудь, а человек. Даже не тянул, шагал бодро, будто и не чувствовал её тяжести.

«Ну и силища!» – удивился Ретиш, но долго глазеть не стал, лёг в траву там, где стоял, и тут же уснул.

Нос щекотало. Видать, муха по нему ползала. Ретиш отмахнулся от неё и перевернулся на другой бок. Муха не отстала: поползла по щеке. Он шлёпнул себя и тут над ним зазвенел заливистый девичий смех. Ретиш открыл глаза. Над ним сидела Отрада с травинкой в руке и хохотала, откинув голову.

– Чего разбудила? – буркнул он.

– А чего ты тут спишь?

– Тебя не спросил! Опять на чужаков смотреть ходила?

– А хоть бы и так! Видал, как они пашут?

– Раньше тебя видал, – проворчал он, но всё же поднялся и посмотрел на тот берег.

Пришлый так же легко тянул соху, будто не устал вовсе. А уже перевалило за полдень. На Ретише даже одёжа высохла. А может, чужаки просто сменяли друг друга? Поди их различи издали. А Отрада всё не уходила.

– Вот прознает отец, что ты одна тут шастаешь, задаст тебе.

– Не прознает. Он к вам в дом пошёл.

Ретиш опешил. Чего ведуну у них понадобилось? Неужто не хватило зудей? Но спросил равнодушно, даже зевнул:

– Зачем?

Отрада пожала плечами:

– Мне он не доложился. Дело у него какое-то.

– Понятно, что дело, бритая ты голова! Попусту Сувр ноги топтать не станет.

Заурчал пустой живот. Ретиш вдруг понял, что голоден, и не слушая, что говорит Отрада, припустил к дому. Ух, сейчас он бы горшок пустой каши зараз съел!

Ретиш вошёл в сени и заглянул в приоткрытую дверь. Сувр с Благожей, Умиром и Медарой сидели за столом, а на нём – свежий хлеб, мёд, сбитень, пироги с солониной… В животе снова заурчало. Только нельзя со стола хватать, когда старшие, и уж тем более родовики, о деле говорят. Младшие со Зрином чинно расселись на лавке. Все в белых рубахах, а на Ретише холстина грязная. Хоть и купался в реке, да разве ж глину этим отмоешь.