Глиссандо
Шрифт:
Я делаю это первым. Устал бояться, прятаться, мне просто больше нет ни до чего дела, и я фактически с ноги выношу эту сраную, ненавистную мне дверь, после чего делаю шаг внутрь. Какого же мое удивление, когда за столом я вижу не Дьявола, а старого, пьяного ублюдка. Шутка века. Говорят, что в детстве тебе все кажется больше, чем оно есть, да? У меня для вас новость. Когда ты вырастаешь, даже самый высокий шкаф уменьшается и становится реальным. Вот она реальность — мой отец не око Саурона, а обычный, усталый мужик, который выпил лишнего, и который сейчас давит тупую, пьяную усмешку.
— Так и знал, что это будешь ты.
—
— Нет, Макс, ты не понял. Я имел ввиду, что первым зайдёшь именно ты. Я это знал.
Тихо усмехаюсь и прохожу внутрь, но больше мне на плечи не давят мои страхи детства. Как-то все по щелчку ушло, и я сажусь в кресло напротив него, как равный. Потому что мне по факту плевать. Потому что я уже вырос и шкаф, который казался мне когда-то чуть ли не Эмпайр-стэйт билдингом [8] , в действительности является всего лишь шкафом.
8
Эмпайр-стейт-билдинг (англ. Empire State Building) — 102-этажный небоскрёб, расположенный в Нью-Йорке на острове Манхэттен
Проститься, Владимир Евгеньевич [9] ? Да, я точно готов проститься со своим детством, потому что шутки кончились. Уже не смешно.
— Я тебя больше не боюсь. Вообще при том. Извини.
— Думаю, что сейчас ты хочешь воткнуть мне в шею свой охотничий нож?
Скриплю зубами от насмешки, брошенной так неряшливо, и да, черт возьми. Именно этого я и хочу. Интересно, он понимает насколько сильно мое желание? И насколько он действительно близок к тому, чтобы испустить свой последний дух? Потому что я в секунде от того, чтобы не вскочить и не разбить ему морду.
9
Владимир Евгеньевич Кристовский (род. 19 декабря 1975, Горький) — российский музыкант, актёр, вокалист и лидер группы Uma2rmaH.
— В этом нет нужды, — блекло продолжает, отведя от меня взгляд и направив его в окно, — Я позвал вас…
— Вызвал.
— Прости?
— Ты не звал. "Звать" значит дать возможность отказать тебе. Ты не даешь таких возможностей, поэтому ты не зовешь, отец. Ты вызываешь.
Мы смотрим друг на друга достаточно долго, чтобы напрячь всю остальную семью настолько, чтобы Марина не выдержала. Она подходит ко мне и кладет руку на плечо, слегка его сжимая, пытаясь так нажать на мой внутренний стоп, но отец лишь усмехается.
— Ненавидишь меня?
— Ты себе не представляешь насколько.
— Представляю, — тихо отвечает, снова отводит взгляд, а потом осушает свой стакан и хмурит брови, — Чтобы ты не задумал сделать, в этом нет нужды. Поговорим. В последний раз.
— Собираешься на тот свет?
— А ты будешь скучать?
— Нет, — холодно отвечаю, на что он снова улыбается и пару раз кивает.
— Садитесь. Все. И ты, Лили, тоже. У нас впереди долгая ночь и нам о многом нужно поговорить.
7. Спокойная ночь
Пока вся семья рассаживается по местам, отец приглушает звук на своем ноутбуке, но не выключает музыку. Она горит где-то на заднем фоне, и это группа «Кино». Забавно вообще, что он ее знает. Нет, конечно не это забавно, а то, что она звучит в сердце этого дома, которое он для себя определил. Ему ведь здесь нет ничего дороже его кабинета, что сейчас наполняется голосом революционера. Стихами, его мыслями, чувствами. Для блюстителя порядка и правил, это очень неожиданный выбор аккомпанемента.
Краем глаза вижу, что Лекс сверлит меня взглядом, и хмурюсь. Чего он хочет? Ах да, понял. Я веду себя слишком расхлябанно, заставляю нервничать семью, брат мне это и пытается донести своим суровым вниманием, слегка мотает головой, даже одними губами говорит: «остановись». Я в ответ на это усмехаюсь, опуская глаза на свои руки. Слышу звон стекла — отец наполняет еще один стакан виски, смакует его пару долгих, молчаливых мгновений. Никто не смеет перебить данное лицедейство, да и зачем? Всем нам прекрасно известно, что после драматичной паузы польется дерьмо, как из рога изобилия, и оно попадет на каждого. В этих стенах чистым остаться очень и очень сложно, особенно, если каждый разговор с родителем заканчивается так, как наш: в случае меня, Миши и Лекса коробкой распечатанных свиздюлей, в случае девочек тазом слез.
— Когда я был молодым, обожал Цоя.
Неожиданное начало в квадрате. Я поднимаю взгляд вместе с бровями, но отец, сложа ноги на столе, даже не думает поворачиваться. Он держит стакан с виски у лица и странно улыбается. Для меня вообще странно видеть его улыбку, но сейчас она сама по себе необычная, даже для нормального человека. Какая-то слишком уж болезненная…
— …Это был чудесный вечер. Восемьдесят шестой год, Киров, начало зимы…у вашей мамы молния заела на сапогах, а я старался ее починить, не смотря на то, что пальцы все аж онемели от холода…
Переглядываюсь с Мишей. Он, клянусь, как и я, был готов услышать многое и разное, но только не то, что здесь сейчас происходит. А что происходит непонятно никому, и лишь Марина не пытается найти этот сакральный смысл. Она как всегда подается вперед, чтобы жадно поймать все, что он скажет о ней…Смотреть на это было больно каждый раз, но сейчас особенно почему-то, а отец еще и добавил, повернув на нее голову.
— Ты так похожа на нее, моя девочка. Как две капли воды…и мужчин не умеешь выбирать, как она не умела.