Глиссандо
Шрифт:
— Мама их очень любила. Они с Ирис занимались конным спортом, как бы забавно это не звучало. Налет клише и все дела…
— Ты с ней не общаешься? — тихо спрашиваю, Лили наконец пару раз моргает, потом опускает взгляд на свою сигарету и слегка мотает головой с натянутой улыбкой.
— Нет.
— Почему?
— Не могу ее простить.
— За то что бросила?
— За то что убила меня.
Я хмурюсь, а она поднимает глаза и врезается ими в меня. Вижу, как зачатки слез собираются в их уголках, но молчу. Стараюсь не показать жалости к этой глупой, так сильно заплутавшейся девчонке, но мне ее жаль. По-человечески и очень сильно, я ведь прекрасно понимаю, что она хочет
— Если бы она нас не бросила, возможно, Роза была бы жива.
— А если бы вчера где-то не раздавили цветок, сегодня мы бы здесь, возможно, не сидели.
— Это не одно и тоже, что эффект бабочки, Макс.
— Ты этого не можешь знать, Лили, — тихо говорю, делая свой глоток, а потом еще тише добавляю, глядя в янтарную жидкость, что сжигает меня изнутри, — «Тут сожаление так же уместно, как перо в заду у свиньи.»
Первую секунду Лили просто молчит, но потом разгорается таким заразительным и звонким смехом, который я невольно поддерживаю. Так давно это было, что я даже не вспомню, когда конкретно, но мы смеемся вместе. Не друг над другом или неуместной, чьей-то шуткой, а вместе.
«Никогда не думал, что это снова будет возможным…»
— Обожаю, когда ты что-то цитируешь, — протягивает, откинувшись на спинку кресла с улыбкой, — Кто это сказал?
— Виктор Гюго в Соборе Парижской Богоматери.
— Ты очень умный.
— А ты не потеряла чувство юмора. Продолжим?
— Конечно… — она соглашается мягко и тихо, смотрит на меня еще долгих пару секунд, только после которых и еще одной затяжки, кивает, — Арн хороший. Когда мы приехали, а нам было очень сложно, уж поверь, он нам очень помогал. Мы сблизились. Арн старше нас, даже постарше Миши будет, но он никогда не задирал нос. Он, знаешь, напоминал мне всегда австралийскую овчарку, которая носится вокруг, сбивая малышню в кучу, следит за ней ястребом, оберегает…Арн очень любит Ирис. Логично, конечно, она неплохая мать для своих детей, но он ее просто боготворит, поэтому всегда вызывается ей помогать. И как я не догадалась тогда…
Хмурюсь, Лили в ответ бросает на меня короткий взгляд и пожимает плечами.
— Если бы Ирис действительно умерла, он бы впал в жуткую депрессию, а на похоронах был вполне ничего. Я списала все на привычное желание оберегать младших, а вон оно как вышло, да?
— Ты злишься на нее?
— А ты бы не злился?
Молчу. Наверно, злился бы, но справедливости ради, разве Лили не виновата сама? Она выбрала не ту сторону, выбрала осознанно, так чего тогда она ожидала? Но я не стану произносить это в слух, боюсь, что при таком раскладе она просто закроется, а это не то, что мне нужно.
— Второй их сын…
— Второй — это адский кошмар на ножках. Его зовут Богдан. Ирис говорила, что когда была беременна, случились какие-то осложнения, и они чуть не потеряли ребенка…Поэтому назвали его так.
— Богом данный.
— Именно. И это, скажу я тебе, не подарок в красивой упаковке… — она усмехается и слегка закатывает глаза, делая глоток вина, — Нет, красивая упаковка бесспорно есть, но черт…Он просто задница! Хитрющий, наглый, прирожденный химик…
— Химик?
— А-га. Он с детства любил все смешивать, Ирис это поощряла. В последствии он закончил химический факультет Гарварда…
— Гарварда?!
Лили усмехается.
— Я говорила, Макс. Они не так просты, как ты думаешь. Да, он учился в Гарварде.
— Только он?
— Да, он единственный. У него предрасположенность к науке, так что здесь уж не попишешь…Наверно из-за него она тоже хотела
Я слышал…
Август
— …Я чувствую себя неловко.
Амелия тихо смеется, а ее пальцы лежат на клавишах, за которые мне с таким трудом удалось ее загнать. Отказывалась наотрез, и сейчас она меньше смущаться не стала. Вся красная. Я улыбаюсь, сидя на табурете прямо за ее спиной, только так она и согласилась — лишь бы я на нее откровенно не пялился. Глупая. Быть ближе к ней — это все, что мне нужно было.
Слегка касаюсь нежной, тонкой шеи, кожи цвета молока, провожу губами, вызывая дрожь, снова улыбаюсь. Она такая отзывчивая, что стоит мне ее коснуться, как дыхание учащается, пульс тоже, а мурашки выдают свою хозяйку с потрохами. Как бы она не старалась скрыть, я вижу, что вызываю в ней бурю эмоций. Таких вкусных эмоций, но, черт, девочка, ты вызываешь мне не меньше чувств. Поэтому мне так нравится ее касаться, а не касаться, все равно что лишиться дозы. Наверно я наркоман. Нет, точно наркоман. Я не произношу этого в слух, ведь даже в голове у меня звучит такое слишком как-то глупо и ванильно, а если озвучить, вообще хоть об угол убейся. Говорю другое…
— Давай, малыш, не трусь…
Но касаюсь вновь. Кладу руки на ее, слегка нажимаю на указательный палец…бам! Она вздрагивает от неожиданности, а я еле слышно смеюсь. Мой сладкий, маленький котенок…
— Сделай это для меня.
Волшебное словосочетание. Им я открыл много ее замков, и знаю, что сейчас оно тоже сработает. Амелия бросает на меня взгляд таких смущенных глаз, кусает губу, а я внутри себя рычу от безнадеги. Твою мать! Ты издеваешься?! Прекрати. Что ты со мной делаешь?! Я сам хочу кусать твои губы, ласкать их, тебя, пробовать тебя снова и снова, прекрати же меня провоцировать, глупая девчонка! Чертова девчонка…Она понятия не имеет насколько соблазнительно делает…да все! Так. Стоп. Нет. Тормози…
— Просто сыграй для меня, — хрипло продолжаю свою мысль в слух, отчетливо понимая, что упираюсь ей в спину своим членом.
Наверно она думает, что я озабоченный. Но она улыбается хитро, как лиса. Опускает на миг взгляд вниз, потом снова на меня, и я вижу, что не я один тут озабоченный. Она тоже меня хочет, и это дает мне сил держаться. Я улыбаюсь снова, а потом приближаюсь и второй раз нажимаю на клавишу ее рукой, как бы подталкивая. Нет, малыш, сначала дело. Да, сначала дело, а потом уж все остальное…
И она соглашается со мной. Поддается. Я знаю, что поддастся. Она мягкая, как пластилин, и одновременно такая твердая, что если захочет, я руки об нее сломаю, но не прогну. Поэтому отчетливо понимаю, что это она позволяет мне что-то, а не я ей, как давно привык. Она решает, а я поддаюсь. Она ведет, а я иду, и мне плевать, кто и что скажет. Плевать, что это до абсурдного смешно поддаваться и вестись, как тупой пес с высунутым языком. Плевать на все…она играет, и я понимаю, что мне действительно насрать. Сейчас я держу в своих руках кого-то настолько необычного, настолько глубокого, потрясающе талантливого, особенного…неординарного. Каждое ее движение — это что-то совершенное, но одновременно с тем рваное, наполненное чувствами и душой. Амелия сама по себе сплошная душа и чувства, не думаю, что в действительности у нее есть вообще предел. Я все пытаюсь ее разгадать, но чувствую, что не приблизился к этому ни на дюйм, потому что она — сплошная аномалия, и она моя, потому что она так решила.