Глобус 1976
Шрифт:
сезона, жадно смотрю по сторонам, надеясь увидеть хоть какой-нибудь завалящий камень. Но вокруг
лишь деревья, деревья, деревья да чавкающий, хлюпающий мох.
«...И раз... и два... и три», — устало, с тупым монотонным упрямством, чтобы не потерять цифру
пройденного расстояния, повторяю про себя. От жары сохнут и трескаются губы, соленый пот
застилает глаза, черная вуаль антигнусовой чадры противно липнет к лицу. Не выдержав
мучительного наваждения «комариной слепоты»,
достаю из бокового кармана драгоценный флакончик живительного эликсира-диметилфталата, про-
зрачной маслянистой жидкости, яростно намазываю шею, щеки, руки. Дышать теперь можно вольгот-
но, всей грудью, и смотреть на тайгу можно прямо, смело, широко открытыми глазами, не боясь, что
на тебя налетят осатаневшие комары.
Чахленькие, тощие химеры-тонко-крылки с остервенелой настырно-стью тыкаются в лицо и
пугливо отскакивают, словно опаленные невидимым огнем. Эти пробные лобовые атаки
продолжаются беспрерывно, они тоже угнетают и раздражают, но к ним-притерпеться можно. Сперва
кажется, что таежный шутник Берендей бросает в тебя пригоршнями мокрое, липучее просо, с
ужасом закрываешь глаза, чтобы не ослепнуть от сора, однако невольный страх вскоре пропадает.
Такова уж натура человеческая — привыкаешь ко всем неожиданным испытаниям.
Уже полуденное солнце почти отвесно повисло над вершинами деревьев, расплавив косые синие
тени, уже корявая, небрежно скомканная постель тайги стала походить на резко очерченные,
замысловатые сети с яркими, светлыми ячейками-прогалинами, а мы еще не увидели ни одного
обломка коренной горной породы.
Тягостно, скорбно бродить геологу-поисковику по мрачному, сырому лесу вхолостую, когда на его
немятых тропках-дорожках не встречаются ни торжественно-величавые пики скал, ни грозные,
заманчивые обрывы-опасники «стратиграфических разрезов», ни веселые пестрые стайки заветных
каменных развалов. Идешь-идешь впустую, и нет-нет да и закопошится где-то внутри тонкий
дьявольский голосок: «Зачем топать дальше, натирать суконными портянками кровавые мозоли на
ногах, зарабатывать из-за удушливых резиновых сапог ноющие ревматические колики — ломоты в
суставах? Бессмысленно и глупо рассчитывать на какие-то необыкновенные открытия, если на
крупномасштабных аэрофотоснимках рельефа ясно видно, что ничего интересного не ждет тебя,
упрямого дурака, ничего, кроме скучной, путаной мешанины деревьев. Береги свое драгоценное
здоровье, поворачивай в лагерь! Там — ароматные пшеничные лепешки с густым грузинским чаем и
рассыпчато-хрустящим вареным сахаром! Там — пышная еловая постель с теплым меховым меш-
ком!»
Остановишься
«Ты — инженер-геолог. Разве ты имеешь право обманывать собственную душу? Ныть, скулить,
проклинать комаров и чащобу? Тебя, кроме совести твоей, никто не проверит, а если и пройдут по
твоим невидимым тропинкам братья по профессии, то не скоро, когда, возможно, ты уже будешь там,
где успокоились предки. Но разве твоя совесть — не самый строгий судья? Ты можешь заблудиться,
ошибиться, но чтобы специально обмануть самого себя — нет, нет и нет. Иначе — бросай в костер
диплом, полученный с таким трудом в институте. Для составления геологической карты нужны
только строгие факты, а не досужие вымыслы; зримые наблюдения, а не фантастическая спекуляция».
И снова хрипло бормочет язык: «... и раз... и два... и три...»
Чем выше мы поднимаемся, тем плотнее смыкается чащоба. Иногда приходится ползти буквально
на четвереньках, меряя расстояние коленями, или, случалось, даже по-пластунски.
Из кустов то и дело неуклюже взлетают зажиревшие линялые глухари; по траве серенькими колоб-
ками скачут шустрые рябчата, вытянув смешные, как будто облезлые шеи; волшебниками-невидимка-
ми растворяются в пестроте таежной подстилки тетеревятки-хамелеоны.
Сашино лицо сплошь покрылось мелкой красной сыпью, веки вздулись, губы вспухли, подобно
маслянистым сдобным кренделям, от въедливых хоботков насекомых.
Парень все свое яростное, раздражительное усердие направил на истребление кровожадных
врагов. Он гневно хлестал их нудно гудящие рои снопами еловых веток, однако черные крылатые
полчища получали неисчислимое подкрепление из каждой затхлой болотины, из каждой теплой
заплесневевшей мочажины. Бедняга рычал, стонал, скрежетал зубами, но ни разу не пожаловался,
мужественно перенося адские пытки живыми, шевелящимися иголками. Если б он посмотрел в
зеркальце горного компаса, который я протягивал ему, он бы отшатнулся от кроваво-багровой маски
из раздавленных комаров.
Деликатно, скрыв жалостливое сострадание, я протянул «бесстрашному воину» заветный
спасательный флакончик диметилфталата.
— Не соблазняйте! — с пренебрежительной гримасой ответил железный Александр.
— Хватай скорей да мажься, мажься погуще, пока все соки из лица не высосали!
— Отстаньте, говорю! — огрызнулся Валынов.
— Не валяй дурака! Иначе эти дьяволы так закалят тебя, что на всю жизнь психопатом
сделаешься. Коли не хочешь мазаться добровольно, я приказываю официально. Рабочий-маршрутник