Глубинный путь
Шрифт:
Самолет снизился до тысячи метров.
Хотя мы и возвращались победителями, радость наша смешивалась с тоской по тем, кто отдал свою жизнь за эту победу.
Самолет коснулся колесами земли и, пробежав по асфальту посадочной площадки, остановился. К нему спешили техники, люди из аэродромной команды. Рядом шумели пропеллерами другие самолеты. К некоторым подъезжали санитарные автомобили. Самолеты не спеша рулили к люкам и спускались в подземные ангары.
Шелемеха, как я уже упоминал, был поцарапан осколком снаряда, но отказался ехать в госпиталь. Еще в воздухе один из механиков перевязал ему голову, и полковник сказал, что этого
По дороге он крепко пожимал руку встречным летчикам, благодаря их за боевую работу. Голос его звучал бодро. Вид у полковника был веселый. Казалось, он совсем забыл об убитых и раненых.
Я старался не отставать от него ни на шаг. Он не обращал на меня внимания, но уже дважды пожал руку и поздравил с боевым крещением.
Вызванные командиры быстро собрались в штабе. Пока полковник разговаривал по телефону со штабом противовоздушной обороны столицы, командиры тихо обменивались впечатлениями от первого боя, рассказывали отдельные эпизоды, расспрашивали друг друга. Начальник штаба соединения вызывал их поодиночке и, выслушав короткий рапорт, что-то записывал на большом листе бумаги, который покрывал весь стол.
Закончив телефонный разговор, полковник обратился к своим подчиненным и еще раз поздравил их с победой.
— Мы разгромили вражеские авиачасти, пытавшиеся прорваться к Москве, — сказал он. — Лишь немногие вражеские самолеты продолжили полет, но были уничтожены на четвертой линии обороны. И только единицам удалось спастись бегством. Командование приветствует нас и приказывает быть готовыми к новым боям.
Начальник штаба доложил о потерях бригады. Из боя не вернулись двадцать восемь самолетов. Правда, неизвестно еще было, сколько из них сделали вынужденную посадку и сколько летчиков спаслись на парашютах. На вернувшихся самолетах насчитали тридцать раненых; большинство были ранены легко и остались в строю.
Шелемеха и остальные командиры сняли головные уборы и склонили головы. Долго никто не нарушал грустную тишину…
На рассвете мы с Шелемехой приехали к нему на квартиру.
Только оказавшись на пороге дома, я почувствовал невероятную усталость, хотя в течение минувшей ночи от меня не потребовалось никаких физических усилий. Видимо, сказывалось большое нервное напряжение.
Я внимательно посмотрел на Станислава: как он чувствует себя? До сих пор полковник казался бравым и совершенно неутомимым. Его выносливости можно было только дивиться. Но сейчас передо мной стоял человек с окровавленной повязкой на голове, с почерневшим лицом и донельзя усталыми глазами. Ему тоже нелегко далась эта боевая ночь. Летчик стоял на пороге своего дома, где никто из подчиненных его не видел — и, возможно, именно поэтому на миг позволил усталости взять верх. Когда мы поднимались по лестнице, он глубоко вздохнул.
Но перед дверью квартиры он снова взял себя в руки. На его губах появилась улыбка, а в усталых глазах загорелись огоньки.
Навстречу нам выбежала Нина Владимировна.
— Стась, что с тобой?
Увидев на голове Станислава повязку, она испуганно бросилась к мужу.
— Ничего, — весело улыбаясь, ответил полковник. — Что-то царапнуло… Мы молодцы! — Он показал на себя и на меня. — Выиграли бой. И какой!..
Нина Владимировна стояла бледная, как смерть. Она многое пережила за эту ночь.
— Есть хотите? — спросила она, пересиливая
— Спать, — ответил я. — Только спать.
— Идите.
Она показала мне на соседнюю комнату.
Я прошел туда и, не раздеваясь, упал на диван.
7. Санаторий «Сосновое»
Полковник Шелемеха получил радиограмму: «Положение Лиды безнадежно. Требую разрешения на эксперимент. Барабаш».
Станислав показал мне телеграмму и сказал:
— Ты знаешь, я занят и выехать не могу. Каждую секунду я жду приказа о нашей передислокации ближе к фронту. Нина уже зачислена военным врачом и вылетает вместе со мной… Ты понимаешь, как много значит для меня жизнь сестры. Но обязанности офицера превыше обязанностей брата и даже родителей… Ты не мог бы поехать в санаторий «Сосновое» вместо меня? Там лежит Лида. Родители смогут прибыть к ней не ранее чем через два-три дня. Я дам тебе машину, и ты успеешь туда попасть еще сегодня.
Как ни хотелось мне самому попасть на фронт, где кипели бои за нашу отчизну, отказать Станиславу я не мог. Действительно, я был единственный близкий его семье человек, который немедленно мог отправиться в «Сосновое».
— Что за эксперимент? — спросил я.
— Ну, ты ведь, кажется, знаешь, что Барабаш последние годы работал над проблемой лечения рака. Он добился определенных успехов, но исследования его еще не закончены. Прежде чем применить разработанный им метод к людям, необходимо испытать его на животных… Недавно Барабаш писал мне, что, когда Лиде станет совсем плохо, он попросит у меня разрешения сделать эксперимент немедленно. На это предложение я тогда ничего ему не ответил. А сейчас… Что ж, сейчас придется согласиться. Я дам ему телеграмму… Так ты поедешь?
— Можешь не спрашивать, — сказал я. — Давай машину. Шофер мне не нужен. Через полчаса выезжаю. А телеграммы о своем согласии не посылай. Передай со мной письмо Барабашу. Я должен на месте убедиться, действительно ли положение Лиды безнадежно. Ведь эксперимент угрожает ей смертью!
— Смерть наступит и без эксперимента. А он дает хоть маленькую надежду…
Что можно было против этого возразить? Я был о Барабаше неплохого мнения, но довериться ему безоговорочно… Не знаю, хватило ли бы у меня духу для этого.
Станислав телеграфировал Барабашу согласие и предупредил его о моем приезде, добавив на всякий случай, что дает мне право принять окончательное решение.
Малолитражная машина, на которой я ехал, могла пробежать четыреста километров без дополнительной заправки. Это меня вполне устраивало. С началом войны положение с бензином обострилось — владельцам частных машин его почти не выдавали. Санаторий находился к северу от Москвы, но Станислав посоветовал объездной маршрут, дороги на котором были не так забиты.
В те дни по всей стране шло лихорадочное движение. Даже на объездной дороге я встречал военные колонны. Но они в основном шли навстречу, и я почти не задерживался.
«Сосновое» лежало среди густых лесов, километрах в полутораста от столицы. Чем ближе я подъезжал к санаторному городку, тем меньше мне встречалось военных автомобилей. Последние километры я ехал глухой лесной дорогой, ничем не напоминавшей о войне.
За одним из многочисленных поворотов показалась большая поляна. На ней стояло несколько домов. Среди них, ближе к лесу, возвышалось двухэтажное здание с верандой, украшенной резными деревянными колоннами.