Глубокий рейд
Шрифт:
– Не будет у меня пленных, - сухо ответил Осипов и потребовал у адъютанта еще две запасные обоймы для пистолета.
– С каких пор ты начал отдавать такие дикие приказы?
Абашкин сразу, с первой минуты встречи, понял, что командир полка не в своей тарелке, но не мог сообразить, в чем дело.
– Дикие приказы? А ты знаешь - гитлеровцы матерей расстреливают вместе с ребятишками?.. Знаешь? Сжигают!.. Живыми закапывают!.. Ты что мне гуманность будешь проповедовать?!
Абашкин
– Петрович!..
– Ну?
– Надо отменить этот приказ...
– Что? Что ты сказал? Отменить приказ? Ступай отмени, попробуй...
– И не подумаю. Я хочу, чтобы это сделал ты.
– Ступай учи свою бабушку, как чулки вязать. Молод еще мной командовать!
– Осипов открыл портсигар; он был пуст.
Абашкин, вынув из кармана коробку папирос, спокойно протянул ее Осипову. Тот зверовато покосился, точно Абашкин подал ему гранату на боевом взводе, но папиросу все-таки взял.
Закурили...
В кустах командиры негромко отдавали приказания. Слышно было, как пересыпали патроны, гремели дисками пулеметов, щелкали затворами. Кто-то кого-то звал, кто-то кого-то разыскивал и, найдя, вполушепот ругал...
Шла ночная подготовка к бою.
Осипов и Абашкин продолжали горячо спорить. Военкома возмутило непостижимое упорство, с каким майор защищал свое распоряжение.
– Мы не должны пачкать себя, - старался убедить его Абашкин.
– Другое дело - в бою...
– А это что - не бой? Первый эскадрон уже два часа дерется. Полещука убили...
– возражал Осипов, но уже спокойней, с меньшей озлобленностью.
– Убивать безоружных - это недостойно советского человека. Пусть этим занимаются фашисты.
Затоптав папироску, Осипов тихо, но твердо проговорил:
– Ладно. Разъясни командирам и политрукам. Тех, которые не будут стрелять, а сразу сдадутся, - брать... Все. Больше ты меня не сватай...
– Хорошо. Я сейчас пойду и разъясню.
– Ты не ходи. Скажем начальнику штаба... Ну, доволен? Подкузьмил командира полка?
В ответ Абашкин только улыбнулся и покачал головой:
– Ты очень изменился, Петрович...
– Значит, жизнь такая наступила. Ты понимаешь, Алеша...
– Умолк, задумался, глядя в землю. Медленно поднял голову, спросил: - А где у тебя пистолет?
– В госпитале забрали. Так и не нашел концов. У коноводов карабин возьму.
– Обязательно возьми... Сейчас в атаку пойдем. Я буду в боевых порядках. Вместе пойдем.
– Пойдем вместе... Только место командира полка не в боевых порядках, - нерешительно сказал Абашкин.
– Я буду там, где три эскадрона! А начальник штаба - с резервом. Хочешь - оставайся...
–
– Абашкин убедился, что командир полка способен сейчас на самый безрассудный шаг.
– За меня не беспокойся. Когда смерть ко мне будет подходить, я ее нутром почувствую. Мне еще ой как много жить!.. Определенно знаю: все будет в порядке. Двум немецким ротам, что впереди нас, мы сейчас устроим баню... Слушай, Алеша, - добавил Осипов мягко, - может, после ранения ты плохо себя чувствуешь? Остался бы...
Теперь рассердился Абашкин:
– Я сюда не говеть приехал!..
– Да я просто так, по-товарищески, - смущенно проговорил Осипов.
Разговору помешал связной, присланный Алексеем Гордиенковым. Это был Захар Торба.
– Мы доползли, товарищ майор, - сказал Торба, - да не до самого сарайчика. Заметили немца - у пулемета сидит, ракеты бросает, а иногда стреляет куда попало... Других не видно. Спят, я думаю. Туман такой, что ничего не видно. Наши там остались - наблюдать...
– Добре, - кивнул Осипов.
Еще в начале операции он знал, что около сараев разбросано повзводно около двух рот противника. Тут же отдал начальнику штаба приказание: выводить эскадрон на опушку леса. Гордиенкову написал записку, чтобы тот до сигнала шума не поднимал, а держал связь с четвертым эскадроном, который получил приказ обойти сараи с правого фланга. Второй эскадрон был снят и отозван в резерв.
Осипов распоряжался спокойно, уверенно, тем более что от Чалдонова пришло успокаивающее донесение: немецкие танки пока только передвинулись, а активных действий не начинают. Офицер связи принес от Доватора записку следующего содержания:
"Сынок!
Коробки сожгу. Если в 8.00 не будешь там, где надо, ты мне больше не нужен.
О т е ц".
Показав записку Абашкину, Осипов сказал:
– Сердится на меня... А я, может, злее их...
Записка Доватора подействовала на Осипова самым благоприятным образом. Никакие угрозы не могли бы пробудить в нем чувства такой ответственности, как одно-единственное слово: "Сынок".
Легонько взял Абашкина за плечи, и пошли они рядом, казалось, оба успокоенные и примиренные.
Майор не знал, что Абашкин только что предупредил командиров подразделений: в отношении пленных следует руководствоваться приказом Доватора, с которым ознакомил его начальник штаба, а не последним распоряжением командира полка...
Серое утро, туманное и холодное. Часы майора Осипова показывают точное московское время. Взглянув на святящийся циферблат, Антон Петрович представляет себе, как на кремлевских курантах дрогнула минутная стрелка, спустилась вниз и замерла на цифре четыре.