Глубокое течение
Шрифт:
После последней встречи она очень часто и с все возрастающей тревогой думала о нем.
Ее мысли перебил скрип снега под ногами на улице. Она подышала на окно, и на замерзшем стекле образовался глазок. Татьяна увидела: к дому Лубянихи подходили люди.
«Партизаны, — подумала она. — И Женька, наверно, там». Ей стало радостно от того, что он так близко. Но в этот момент до ее слуха долетели звуки злой немецкой речи, и она узнала голос Визенера — на всю жизнь она запомнила этот голос. Радость сменилась испугом, предчувствием несчастья.
Солдаты вошли в хату Лубянихи.
Татьяна
«Зачем они пошли туда в такое время? Что им нужно?»
Она оторвалась от окна и быстро подошла к кровати отца. Карп не спал. Он молча наблюдал за дочкой и поэтому первый спросил:
— Что там, Танюша?
— Солдаты, тата. И он, комендант. К Лубянам пошли… Что им нужно?
Карп поднялся, стал одеваться.
Татьяна снова подошла к окну. В хате Лубянихи светил огонек. Карп вышел в сени. Татьяна догадалась: пошел за оставленным там револьвером. Он скоро вернулся и стал рядом с дочерью.
— Что они делают там, тата?
— Обыск, известное дело. Налет, — и, помолчав, добавил: — Хоть бы Жени там не было.
— Его там нет, — почему-то уверенно ответила Татьяна. — А вдруг к нам придут?
— Не придут. Что им делать у нас? Нам бояться нечего.
Карп старался успокоить дочь, но сам не верил своим словам.
«Дьявол их знает, чего они таскаются в такую пору. Хлопцам бы теперь дать знать. Они отучили бы их шататься», — подумал он, протирая теплой ладонью стекло.
Солдаты очень скоро вышли из дома Лубянихи и быстро пошли на край деревни.
У Татьяны еще тревожнее забилось сердце.
— Они сделали что-то недоброе, тата. Сходить бы туда…
— Ну, что ты, ничего они не сделали. Хотели Женьку схватить, да, видишь, пошли не солоно хлебавши. Донесла какая-нибудь сволочь, что он дома бывает.
— А я чего-то боюсь, и меня так и тянет туда.
— Брось говорить ерунду. Они могли там засаду оставить. Это, может быть, провокация…
Она отошла от окна и понемногу успокоилась. Но заснуть долю не могла и все думала о приходе немцев к Лубянам, о Женьке, о партизанах, о далекой родной армии и о жизни вообще. Ее снова потянуло в лес, к партизанам. Она уже неоднократно пробовала говорить об этом с отцом, но в последний раз он разозлился на нее:
— Хватит нести околесицу! Это боевой отряд, а не цыганский табор, чтоб им еще женщин и детей таскать за собой. Думаешь, легко там?..
Татьяна знала, что не легко. А все-таки она давно была бы там, если бы не Виктор. Но как пойдешь в лес с ребенком зимой?
«Скорей бы весна, тогда легче будет…» — мечтала она.
Так Татьяна больше и не уснула в ту ночь. Она поднялась раньше всех, почистила картошку, затопила печь и потом до самого рассвета помогала Пелагее по хозяйству. Как только рассвело, она собралась и пошла в сарай за сеном, не ожидая, пока это сделает отец. Сарай находился за садом, почти у самого леса. Это была маленькая покосившаяся постройка с прогнившими стенами и дырявой крышей.
Татьяна широко открыла ворота, чтобы больше было света, и начала набивать корзинку сеном.
И вдруг ее кто-то тихо
— Таня.
Она вздрогнула, выпрямилась, боясь поднять голову.
— Таня! — окликнули ее громче, и наверху зашуршало сено.
Она переборола страх и посмотрела наверх. Над ее головой, на сене, стоял Женя Лубян. Она разозлилась: второй раз он пугает ее. «Дурень такой! Все шутки ему».
— Что ты топчешь сено? Слезай! — крикнула она, даже не поздоровавшись.
Женя спрыгнул к ней. Она посмотрела на него и сразу умолкла. Может быть, в первый раз в жизни она не увидела в его глазах знакомых веселых искорок смеха.
— Что у нас, Таня?
Она вспомнила о ночном посещении солдат и почувствовала, как у ней похолодели руки, сжимавшие клочья сена.
— У вас под утро были гитлеровцы.
— И что? — Женя нетерпеливо схватил ее за руку.
— Не знаю… должно быть, обыск делали…
— Обыск… Эх, — вздохнул он. — Пойдем!
— Евгений! Ты никуда не пойдешь! — откликнулся кто-то из сена. Сверху спустился и стал рядом с ними старый уже человек с густой бородой, в немецкой шинели. На шее у него висел автомат. — Не пойдешь… Там может быть засада. Пусть сначала сходит вот она, соседка. Хозяйки по утрам часто заходят друг к другу. Иди, девушка, разведай, что там у него дома, — обратился он к Татьяне. — Да смотри хорошенько и скорей возвращайся.
Татьяна, забыв о сене, побежала из сарая. Она пробежала свой двор, пересекла улицу, но во дворе Лубянихи в нерешительности остановилась — ее смутила тишина в хате соседей: такой тишины не бывает по утрам в крестьянских хатах. И печка не топится… «Что же это такое? — с нарастающим беспокойством думала она, боясь подняться на крыльцо. — Где хозяева? Может, домой пойти, отца позвать? Но они же просили скорей… Скорей!»
Она подавила свое волнение, вошла на крыльцо и снова остановилась: двери в сени и из сеней в хату были распахнуты.
«Значит, забрали всех. Увели. Но когда? Они так быстро вышли и никого не вели…»
Татьяна вошла в сени и заглянула в хату. Крик ужаса вырвался из ее груди. Но она оборвала его, зажав рот рукой.
Посреди комнаты, раскинув руки, лежала Ганна Лубян, мать Евгения. Лицо ее было в крови. А немного подальше, возле печи, упершись грудью в услонник, стояла на коленях, будто молилась, старая бабка. На ее белой рубахе, на спине, между лопатками, чернело маленькое пятно. Больше Татьяна ничего не увидела. Почти без чувств она выбралась на крыльцо и, ухватившись руками за столб, остановилась, жадно вдыхая морозный воздух. Очнувшись, она бросилась бежать.
Татьяна бежала прямо по снегу, спотыкаясь, не замечая дорожки. Сердце ее так билось, что казалось, вот-вот выскочит из груди.
Партизаны заметили ее и бросились навстречу. Женька на бегу схватил ее за руки.
— Что, Таня?
Она судорожно глотала воздух и не могла выговорить ни слова.
— Говори! — крикнул он. — Что?
Таня заплакала. Женя оттолкнул ее и побежал в деревню.
— Их там нет? — спросил товарищ Лубяна.
— Нет, — наконец ответила она, не вполне понимая, о ком он спрашивает.