Глубокое течение
Шрифт:
— Я ведь тебе тысячу раз говорила, что вернутся, — ответила Вера.
— Говорила… А что толку в том, что ты говорила… Ты мне докажи — почему? Какие основания, как говорят, имеются? Докажи. Я человек темный…
— Ты лучше нас знаешь, тата. Что тебе доказывать? — возразила Вера, которой хотелось поговорить с подругой совсем о другом.
Иван Маевский удовлетворенно улыбнулся.
— Знаю. Я-то знаю. А вас, видно, напрасно учила советская власть. Сидишь вот ты теперь и мух считаешь, когда народ в таком горе, когда народу дорого каждое разумное слово. Ты — дочь мне, и я говорю тебе:
Татьяну очень заинтересовали слова старого колхозника, и она спросила:
— А почему, дядя?
— А-а, почему? — торжествующе улыбнулся он. — Слушай, Верка, разумные слова! Не знаешь сама — спроси старших. Почему? — Он нагнулся с печи и зашептал: — А потому что народ поднялся. Весь народ поднялся на супостата. И руководят народом люди, которые жизнь нам дали человеческую. Видели? — Павел Степанович Лесницкий. А-а? Сам по деревням в праздник проехался, будто перед посевной кампанией. А еще гуторят, что вместе с ним и Сергей Федотович Приборный. И так в каждом районе. Сталин так приказал. И секретарь, и председатель, и все работники партийные остались, поднимают народ, руководят, как и тогда. От как…
— Так это и мы знаем, тата, — откликнулась Вера.
— Знаете… А что толку от этого? Народу это надо говорить. Народу! — старик почему-то рассердился, махнул рукой и снова улегся на печке.
— Жалеет очень, что не может ходить, — сообщила шепотом Вера. — Стариков собирает по вечерам (и твой бывает) и говорит с ними вот так, уговаривает в партизаны идти. А меня мама никуда не пускает. Каждый день ругаюсь с ней. Совестно, что мы и правда ничего не делаем. Скорее бы мне уж родить, — и Вера начала расспрашивать подругу о том, что та испытала, когда рожала.
Татьяна посмотрела на ее живот и усмехнулась. Ничего этого она не испытала… Но, торопливо глотая слова, Татьяна рассказала то, что помнила по рассказам других женщин.
Улучив удобный момент, Татьяна изложила свою просьбу.
— Зачем тебе учебники и программы?
— Детей учить.
— Учить? Теперь?
Иван Маевский, услышав это, быстро приподнялся и зло «спросил:
— Новой власти угодить хочешь?
Татьяна вскочила и густо покраснела.
— Как не стыдно вам! Вы же знаете моего отца.
Старик хмыкнул.
— Буду учить детей так, как нас учили. А зачем им год терять? Зачем? Вы ведь сами говорите, что немцы — это только так, а жить мы должны по-советски. Мне Евгений Лубян приказал…
— Лубян? — переспросил Маевский, понизив голос. — Тогда извини меня. Дай, Вера, ей учебники.
Когда Вера вышла, старик уже теплым, отцовским тоном посоветовал:
— Ты только осторожно, дочка. А то есть собаки. Даже среди наших односельчан есть…
Через полчаса она вернулась домой с большой пачкой книг, завернутой в салфетку.
С этого дня ее больше не мучило сознание своей бездеятельности. Любимая преподавательская работа захватила ее. В ее необычной школе было два класса и в каждом — по одному ученику: во втором — Ленка Лубян, в четвертом — брат Ленки — Сережа. Но это не смущало ее. Она занималась с
Обычно, когда в хату заходил кто-нибудь из чужих, занятия прекращались, и дети делали вид, что просто пришли поиграть. Однажды во время урока вошла Степанида. Татьяна не прервала урока. Она рассказывала своим ученикам про Москву. Будучи студенткой, она ездила в столицу на экскурсию и теперь увлеченно делилась своими впечатлениями.
И ребята и Степанида слушали затаив дыхание.
— Теперь, дети, враги подошли совсем близко к этому чудесному городу. Они хотят захватить Москву и уничтожить все созданное нашим народом. Вы знаете, что они уже давно кричат о захвате Москвы. Но Москва не сдастся, им никогда не взять Москвы, потому что ее обороняет вся наша родина, потому что в Москве — Сталин, — закончила он свой рассказ дрожащим от волнения голосом.
Светлые глазенки Ленки наполнялись слезами. Сережка посмотрел на нее и толкнул в бок, стыдясь слабости сестры. Но слезы были не только в глазах маленькой Ленки. Старая Степанида тоже тайком смахивала их уголком платка.
А на следующий день она привела к Татьяне двух своих внуков и попросила:
— Учи, крестница, и их заодно. Пошто они будут прогуливать? Пускай ума набираются и ведают, за что воюют их батьки. Один должен в первый класс ходить, а другой — в третий…
— С радостью, — ответила Татьяна, довольная тем, что количество учеников увеличивается.
Но в разговор вмешалась Пелагея.
— Что тут вам — школа, что ли? — зло бросила сна. — Черт знает что такое! Ни тишины тебе, ни покою! Идите в школу и учитесь там. А то забот сколько, да и бойся еще вдобавок!
— В школу нам нельзя идти, — ответила Татьяна. — Школу превратили в свинарник. А вы не бойтесь, Пелагея Свиридовна, — Татьяна сделала ударение на последнем слове, и имя мачехи прозвучало иронически, — вас они не тронут.
Пелагея, круто повернувшись, подбоченилась.
— Может, ты и меня хочешь учить? — крикнула она. — Больно умная стала. Смотри, как бы тебе за эту учебу шкуру не спустили.
Татьяна больно прикусила губу, чтоб сдержаться и не поругаться с мачехой при детях. Но не сдержалась Люба. Она оторвалась от книги и встала. Пелагея сразу замолчала.
— Вот что, теточка, — тихо, но решительно и твердо произнесла девушка, — если вам не нравится тут, собирайте свои манатки и прочь из моей хатки. Пока что здесь хозяйка — я. Вот как…
Пелагея проглотила приготовленную для Татьяны колкость и, ничего не ответив, вышла из комнаты.
Степанида вздохнула.
— Тяжело вам с ней.