Глубокое ущелье

Тахир Кемаль

Произнеся в первый раз слово «взыскует», дервиш двинулся к дому. И вошел в него, проговорив это слово в четвертый раз.

Нотиус Гладиус поглядел на двух путников, подошедших последними.

Пленник хромал. Может, оттого, что сбил ноги в пути, а может, от привычки носить цепь. Цепь была тонкой, но один вид ее болью отзывался в сердце. Среднего роста, худой, с вытянутым восковым лицом и гордой осанкой, пленник был похож на Иисуса Христа, по чьей-то прихоти облаченного в одежду тюркского моряка. Это сходство и страх перед пленом, неотступно преследующий каждого воина, потрясли рыцаря.

Да, попасть в плен — паскудство и позорище.

И потому бедные, незнатные воины, видя, что битва проиграна и нет надежды спастись бегством, часто срывают с себя шлемы и кидаются в самое пекло боя, ища смерти. Нотиус давно начал собирать себе выкуп, даже договорился с одним ломбардским банкиром. И все-таки на душе было неспокойно.

Пленника, конечно, мучили и пытали, прежде чем он получал от своего хозяина разрешение отправиться собирать выкуп. А случалось это, когда хозяин оказывался без денег. Отпуская кого-либо за выкупом, он принуждал бедных пленников стать заложниками и, если отпущенник опаздывал или не возвращался в срок, отрезал заложникам уши, носы, пальцы, выкалывал глаза.

Мавро бережно снял с плеча пленника цепь.

— Добро пожаловать, брат! Собрал хоть немного на выкуп?

Тот безнадежно отмахнулся.

— Какое там! Скажи лучше, что слышно об Эртогрул-бее? Говорят, он тяжко болен.

— Не тревожься! Если бы с ним что-нибудь стряслось, мы бы знали.

Увидев на террасе рыцаря, пленник спросил:

— Френк? — Видно было, что он с нетерпением ждет ответа.— Грамоту знает?

— Почему спрашиваешь?

— Может, напишет письмо по-латыни. Как думаешь? Если попросим.

— Полагаю, знает,— решительно ответил ашик.— Будь спокоен, если знает, напишет.

Мавро окликнул Нотиуса Гладиуса.

— Вы умеете читать и писать, мой рыцарь?

— Зачем тебе знать?

— Пленный хочет попросить вас написать письмо по-латыни.

— Найдешь перо да бумагу — напишем.

— Эх! Где-то были. Давно на глаза не попадались. Надо поглядеть!.. Лия! — позвал он и кинулся было в дом.

Ашик, приложив руки к груди, поклонился и на чистом греческом языке попросил:

— Будьте великодушны, напишите! У меня все есть, благородный рыцарь.

— Давай сюда, коли так!

Нотиус Гладиус вернулся к столу и застыл, выпятив грудь: когда его вынуждали творить добро, его переполняла мальчишеская гордость. Отпил из чаши вина, освобождая на столе место, отодвинул поднос с маслинами, сушеным инжиром, курдючным салом, соленьями и кебабом. Мавро бросился ему помогать.

Ашик поклонился френкскому воину, вытащил из-за пояса чернильный прибор, оторвал от свитка со стихами желтоватую полоску.

Лицо у ашика было худое, в углах рта таилась мягкая улыбка. Взгляд странный, задумчивый, словно он глядел на все из какого-то дальнего далека.

Пленный пошарил в рваной одежонке, вынул из кармана какие-то бумаги и, ожидая приказания подойти, склонил голову.

Рыцарь махнул рукой. Мавро взял у пленного бумаги, подбежал к рыцарю, но тот даже не взглянул на них.

— Откуда ты?

— Из удела Ментеше.

— Кто ты?

— Сотник с бейского военного корабля.

— Кто взял тебя в плен?

— Родосцы.

— На вас напали?

— Нет. Мы должны были напасть на остров Линдос. Вышли из Бодрума на шести кораблях. Сначала взяли остров Нисирос.

Островитяне опустили знамена, выкинули белые тряпки, запросили пощады, а потом нежданно бросились на нас.

— Застали врасплох?

—

Нет, мы победили. Разделили добро, крепость разрушили и наказание за коварство. И в Сёмбеке снова погрузились на корабли. После полудня с попутным ветром вышли в море.— Он осекся. Начал он рассказ с неохотой, но потом, словно защищая себя от обвинений, разволновался.— Распогодилось. Все почернело и смешалось — небо, море, суша. Ничего не разобрать. Подхватило нас и понесло. С волны на волну бросало, точно с неба на землю. И так всю ночь. А под утро, когда мы потеряли всякую надежду в живых остаться, буря утихла. Пришли мы в себя, огляделись и видим: прямо но носу — скалы с черными пещерами, где с первого дня творения морские чудища обитают. Рассудка можно лишиться при виде этих пещер, несчастье они приносят. Как ветер подует, такой рев, вой, стон да вопли исходят оттуда — самое храброе сердце не выдержит! Люди поумнее говорят: пропало дело, не будет толку от набега! Хватит нам того, что взяли в Нисиросе. Но Дели Думан, наш капитан — он на Мальте принял мусульманство,— и ухом не повел... Под вечер, когда смеркаться стало, столкнулись мы с родосским флотом. Положили они руль на борт и — прямо на нас. Капитан приказал: «К бою!» Прочли мы фатиху. Доверившись аллаху, попрощались друг с другом. Когда сблизились с врагом, наш корабль попал под ветер, лишился хода. Две родосские ладьи подошли с обоих бортов, кошки забросили, накрепко нас прихватили. Кошки обрубить мы не смогли, схватились на палубах врукопашную, меч к мечу. Но врагов не одолели. Видит капитан: все пропало. И чтобы живыми не попасть к родосцам, из бочек то ли смолу, то ли земляной жир вылил и поджег. Все три судна сгорели. Нас семь человек спаслось.

— Когда это было?

— Два года назад.

— И с тех пор ты все на галерах?

— Нет, один из родосцев вызнал, что я сотник, продал меня френкскому барону. В три тысячи форинтов определили выкуп.

Я письма написал, долго голову ему морочил, целых два года. Вот-вот, дескать, выкуп пришлют. Видит барон, никто ничего не присылает, обозлился. Послал своего человека к бею в Ментеше, получил от бея залоговую бумагу, вручил нам позволение побираться, чтобы выкуп собрать. И насильно в дорогу выгнал.

Три тысячи форинтов — деньгами должен вернуть?

— Нет. На них купить шелковый ковер и коня да для хозяйки два тюка шелковой ткани.

— Сколько собрал? И когда позволенью конец?

— Все собрал твоими молитвами, господин мой. Только конь остался. Деньги есть, а вот скакуна подходящего никак не добуду.

— А если добудешь, как из Анатолии вывезешь боевого коня? Слыхал я, запрещено. Голову рубят, кого поймают.

— Только бы найти. А там дело проще, господин мой! — Он грустно улыбнулся.— Мы, люди прибрежные, вывезем.

— Через земли Гермияна проходил? Никто тебя не тронул? А то, слыхал я, гермиянцы не глядят, пленный не пленный, отца родного готовы обобрать?

— Обобрать никто не обобрал, но привязывались многие, господин мой. Кто говорит: давай ограбим его и прикончим, избавим от нищенства брата по вере. Другой пристанет — в плен, мол, джигит не сдается. Чтоб ты провалился, трус!

— А чего от Эртогрул-бея ждешь? Туркмен без роду, без племени!

— Сильных коней растит Эртогрул-бей. И сердце есть у него. Жалеет, говорят, пленный люд. Слава такая идет. Кроме него, никто другой не даст коня, какой мне нужен, да и за ценой он не погонится.