Глубокое ущелье
Шрифт:
Орхан сел на софу.
— Завтра поскачешь гонцом, Керим Джан. Отправишься в путь с восходом солнца. Засветло доберешься до Иненю... Раскрой глаза! Такая будет свадьба — с тех пор, как Сёгют стоит, не видали!
— Свадьба — хорошо. Но почему меня посылают в Иненю, а не в Итбурун?
— Приедешь в Иненю, найди воеводу Нуреттина. Разыщи его, даже если он на охоте. Пусть пошлет весть в Эскишехир, пригласит на пир Алишар-бея. Нас там подождешь, мы с отцом подоспеем, Алишар-бей поедет сватом в Итбурун.
— Как же так, если...—
— Ну, ну, договаривай до конца.
— Конца нет... Я хотел сказать...
— Некого, что ли, больше сватом послать, кроме Алишар-бея? Кто же посылает второй раз неудачливого свата? Так, что ли?
— Не лучше было бы поехать твоей матери или бабушке Хаиме? Или Акча Кодже?
— И отец так думал. Но три года назад сватом был Алишар-бей. И решил отец, что позор для мужчины, даже если он сват, получить отказ... А на сей раз дело верное.— Оглянувшись на дверь, Орхан прошептал: — После разговора отца с ашиком Юнусом сомнений у него не стало.
Керим робко спросил:
— Кто подал весть из Итбуруна твоему отцу? Ашик Юнус?
— Похоже, на сей раз весть от самого шейха... Ашик говорит, сон видел. Знамение, мол, из другого мира. Но отец уверен: шейх сам готов дочь отдать. Жаль, не видал ты, как обрадовался отец. Не захотел оставаться в долгу перед Алишар-беем. Чтобы не мог он сказать: «Из-за тебя осрамился, поехал туда, где слово мое ничего не значит...» Да и не глядит отец на приметы — удачлив, неудачлив. Так завещал нам Эртогрул-бей...
— Ему виднее. Но по мне, приятель, лучше бы удачливого послать.
Орхан помолчал, глядя в темноту. Потом все так же тихо сказал:
— Ты возьми с собой завтра Мавро... Спросит отец, что-нибудь придумаем. Надо приучать его ходить в охране...
Еще до возвращения Осман-бея прибыл гонец, которого Керим сразу послал в дом к Каплану Чавушу. И теперь Керим сгорал от нетерпения: может, вызнали что про убийц Демирджана. Не желая, однако, омрачать радостного настроения друга упоминанием о мертвецах, он спросил только, нет ли каких новостей.
— Новостей много, да некому их вместе связать!.. По словам вестника, видели в тот день на землях Караджахисара — двух монгольских грабителей с тремя конями, вроде на наших похожими... Вот я и заподозрил Чудароглу. Недавно заметили его на земле Гермияна вместе с генуэзским монахом Бенито... Ты не слыхал? С месяц назад молва была о двух чужеземных воинах?
Керим не подумал о рыцаре Нотиусе Гладиусе и Уранхе, о которых недавно вел речь Мавро. Уверен был: они тут ни при чем. Покачал головой.
— Нет.
— С тех пор как сквозь землю провалились мерзавцы... Уж не знаю, может, в Стамбул подались или прячутся где. По-моему, не напали мы пока на след...— Он задумался.— В таких делах надо прикинуться, будто позабыл, а на самом деле, как зверю, глаз не спускать. А потом и сам не знаешь, где и как, глядь — и все станет ясно... Не расстраивайся, Керим Джан, отец не оставит
Прикрыв рот ладонью, Орхан зевнул и тут же устыдился, смущенно улыбнулся.
— Пойду лягу... С утра пораньше велю приготовить тебе двух хороших коней... Если сон и впрямь одолеет, не мучь себя, разбуди гяура Мавро.
Залаяли собаки, и Сёгют — столица удела Битинья — забылся сном.
Керим поправил саблю, поплотнее запахнул шерстяной кафтан. Зевнул. Подумал об Орхане — ему можно было зевать. Однако на посту зевать не пристало. И в наказание за собственную слабость Керим решил терпеть до конца, не прерывать сладкого сна Мавро — ведь завтра он вместе с ним поедет в Иненю.
III
Известный в уделе Битинья, в землях Гермияна, Инегёля и Караджахисара грабитель — монгол Чудароглу, погруженный в свои мысли, пил вино. Заслышав стук подков, недовольно оглянулся. И был удивлен, опознав во всаднике управителя эскишехирского бея Али-шара — Перване Субаши.
Конь — весь в мыле: видно, дело у Перване было важное. Бросив поводья подоспевшему мальчику, он направился к чинаре, под которой сидел Чудароглу. «Да, дело спешное, иначе не прискакал бы сюда с неподстриженной бородой, чертов бабник». Чудароглу осклабился.
Перване с детских лет ездил верхом и оттого был кривоног и сутул. Редкая бородка, торчащие скулы делали его похожим на татарина, черные насупленные брови и темная кожа — на перса, протяжная тюркская речь — на азербайджанца. Узкоплечий, с огромными ручищами, одет он был, как сотник сельджукской конницы. На поясе болталась широкая тяжелая сабля, говорившая о незаурядной силе ее хозяина.
Он приблизился. Приветствовал монгола.
Чудароглу вскочил.
— С добром ли, братец Перване?
— Не гневи аллаха! До сих пор злых вестей тебе не приносил.
— Проходи, садись! — Щелкнув пальцами, приказал мальчишке-слуге: — Принеси чашу потяжелей, гостевую — из тех, что взяли в сивасском караване... Стой! Но прежде подушку — ту, кожаную, что взяли у бродяги араба, и седло с шелковым чепраком, что отобрали у туркмена. А ну, живо!
— Не сбивай с толку парня.
— Если в своем деле с толку собьется, зачем мне он? Уши обкарнаю!.. В добрый час прибыл ты, братец Перване. Я тут жеребчика велел зарезать в сотню алтынов ценой... Брат наш Фильятос вина прислал такого, что все деньги всемогущего отдать за него не жалко. Такого вина в райской куще не сыщешь. Решил попробовать — и вот, гляди, третья чаша. Не вино, а шербет медовый... Зазря пропадает, думаю, падишахское вино... Решил: зарежу жеребчика. Помилуй, говорят, нойон! Прочь, говорю. Разве этот собачий мир не смертен? Зарезать, а не то смотрите у меня! Напугал до смерти. Слышишь запах? Шашлык из чистопородного жеребчика. Лекарство для души!