Глубокое ущелье
Шрифт:
Девушка смутилась, пристально посмотрела на Орхана: «Нет, наверное, он спросил просто так» — и успокоилась. Значит, слух еще не дошел, и здесь не знают, что властитель Биледжика сеньор Руманос просил ее в жены, а отец, памятую, как он силен и богат, дал согласие.
По словам самого Руманоса, ему было сорок четыре года, но на самом деле давно перевалило за пятьдесят. Выглядел он стариком, но испытывал слабость к молоденьким девушкам. Лотос подумала было, что отец шутит, однако, поняв, что он говорит серьезно, пришла в отчаяние. «Сватают за старика только потому, что я сирота!» — с горечью
— Почему не заехали в Сёгют? Думали, все ушли на яйлу. В прошлом году вас уже не застали.
— Ну и что? Наш дом открыт и летом. Может, плохо вас встретили в том году?
— Не знаю... Да что я говорю! Простите. Нам было очень хорошо у вас...
— Вы ведь знаете, когда уходим на яйлу, добро отсылаем в Биледжик. Только что тронулись, успели бы застать нас в Сёгюте...
Лотос строго посмотрела на него: может, знает, потому и выспрашивает? Нет, в голубых глазах юноши, в мягкой улыбке она не заметила ни хитрости, ни коварства. И совсем успокоилась. Чтобы сменить разговор, спросила:
— Почему покойный Эртогрул-бей за столько лет не построил надежной крепости?
— Крепости? — Орхан удивился.— Зачем?
— Не надо было бы возить добро в Биледжик, хранили бы у себя в крепости...
Вода еще не сошла с полей. Несколько лягушек с кваканьем шлепнулись в лужу. Чуть поодаль, спрятав клюв на грудь, на одной ноге стоял аист. Другой — медленно, огромными шагами разгуливал по полю...
«Слишком часто задают этот вопрос»,— с досадой подумал Орхан. Сначала он отвечал с неохотой, потом распалился, будто оборонял от нападок весь народ Эртогрула.
— Крепость защищает, пока нет настоящей опасности... В ней можно отсидеться, доколе не подоспеет помощь... Скажем, явился грозный враг, мы заперлись в крепости... А дальше что?.. Откуда ждать подмоги? От аллаха, скажешь? Но аллах не всегда на помощь приходит... Почему? Видно, потому, что враг не всякий раз неправым бывает. Ведь согрешить против истины и по неведению можно... Нас горсточка, Лотос-ханым. Пришли мы издалека, осели на чужой земле. Наша крепость — спина коня, сабля да щит. Не хватило силы — уходим на новое место. За кем нет сильной державы, у того нет и земли.— Он горько улыбнулся.— Наши предки-туркмены говорили: «У кочевого народа родина там, где копыто коня остановилось». Верно?!
— Вот вы никак и не привыкнете на месте сидеть. Потому без яйлы жизнь вам не в жизнь?!.
— Ну нет... по правде, мы уже оседлые... А на яйлу уходим от болота... Летом в долине спасу нет: комары поедом едят, лихорадка губит...
— Не все ведь уходят?
— Не могут все уйти. Дед мой Эртогрул черед определил, кому в долине оставаться. Не уберешь посевов — не проживешь. Не отгонят воины грабителей, тоже не выживешь. Воин ради дела идет на смерть. Так и пахарь
— Хочется мне поглядеть на вашу яйлу в Доманыче...
— Хорошо там. Прозрачные озера с прохладной водой, охота на уток, а сосны — вдвоем не обхватишь.
— Высоко ваша яйла?
— Знаешь гору Сипахи?
— Знаю.
— Не выше. Покойный дед мой, Эртогрул, говорил, что тысячи две локтей над равниной.
— А стада за сколько дней подымаются в такую высь?
— За сколько дойдут. Торопиться некуда, пасутся по дороге. А мы напрямик за два дня добираемся.
— Все лето в шатрах живете?
— Кто сказал? У каждого дом в два потолка. Ночи там бывают холодные: в очагах огонь держим. Когда скот приходит — сбиваем масло, варим сыр. Заворачиваем в тряпицы и храним в глубоких ямах. Не портятся. — Он невесело улыбнулся.— Если, конечно, скота много. А женщины килимы ткут, шелк, шерсть на белье.
— А мужчины?
— Ходим на охоту. Ездим на ярмарки состязаться в дротик. С оружием упражняемся. Жеребчиков приучаем к седлу да к узде.
— А когда возвращаетесь?
— Как снег выпадет, но не сразу. Идем вниз впереди снега, с остановками, с ночевками. Так постепенно и спускаемся... Выходит, больше пяти-шести месяцев не сидим мы в Сёгюте.
— А не трудно дважды в год кочевать?
— Попробуешь — узнаешь. Если голова кочевья успела дойти до Орехового Ключа на земле властителя Руманоса, увидишь, трудно ли нам.
— И легко к этому привыкнуть?
— Не знаю.— Он насторожился, пристально глянул ей в лицо. Тихо спросил: — Почему любопытствуешь, Лотос-ханым?
Она отвела глаза.
— Подумала о Бала-хатун. Всю жизнь сидела в обители отца, палец о палец не ударила... Столько служанок было... Стряпуха... Ты про яйлу рассказывал, вот я и подумала: что она будет делать в горах-то? Не затоскует?
— Не знаю. Займется делом, некогда будет тосковать. У нас так говорят: «Если любит женщина мужа, ко всему притерпится».
Впервые за всю дорогу Лотос спросила с неподдельным интересом:
— Неужто она так отца твоего любит, что все вытерпит?
Орхан немного удивился и уверенно сказал:
— Любит. Как не любить?
— Сколько лет Бала-хатун? Слыхала я, семнадцать.
— Около того.
— А отцу?
— Тридцать четыре.
— Правда? Значит, он в два раза старше...— Она нервно рассмеялась.— Как же может она любить его? У Осман-бея уже могла быть такая дочь. В отцы он ей годится. Нет, никогда не полюбит.
Орхан глянул на нее с любопытством: не шутит ли. Понял, что она серьезно, поразился:
— По-твоему, мой отец старик, Кувшинка-ханым?
— Для тридцатилетней не старик, а для семнадцатилетней...
— Старик, значит... Старик Осман-бей! Джигит он, льва голыми руками возьмет... У туркмен возраст мужчины не годами измеряют — мужеством. Если не калека, то в сорок лет только и начинается молодость. А такой, как отец: сильный, храбрый, не урод — до ста лет все молод. Не веришь? Деду моему Эртогрулу за девяносто перевалило, а умер молодым. Услыхал бой барабана, крикнул: «Коня мне!» — и умер!..