Глухая рамень
Шрифт:
— Ишь, у стервеца дрожат бока-то, — молвил Бережнов, залезая в сани и покрякивая от стужи. Тибет рванул с места, помчал машистой рысью, забрасывая седоков комьями снега из-под копыт.
— Ты не легко ли оделся? — спросил Авдей. — Продрогнешь.
— Ничего… Чапан теплый, — ответил Горбатов.
Вершинин, к которому был приставлен надежный человек, на эти дни остался замом директора.
Нынче на работу он вышел раньше обычного, еще дома заглянув в блокнот: погрузить семь платформ английской шпалы, двести кубометров дров и отправить на электростанцию; закончить в щитковом доме и в новых, только что достроенных
Двумя длинными улицами, изгибаясь, тянулся к лесу поселок Вьяс. В двух километрах от него, через дорогу, виднелась деревня Вариха. В лесу загудел паровоз, белый дым вырывался вверх и, застывая, повисал над деревьями. На линии рабочие грузили английскую шпалу, бревна и тес. Вершинин подошел. Бригада работала дружно, курили редко, укладка была нормальная… Он молча прошел мимо.
Кругом громоздились бунты бревен, столбов, балок, козлы с пиловочником, груды свежей щепы и опилок. По лежневой тянулись подводы, груженные строевым лесом. Гудя по рельсам, подкатил резервный с пустыми платформами.
Поодаль от дороги, где стояла конторка склада, затерявшаяся в лесном заторе, работали ошкуровщицы и громко над чем-то смеялись. Полная, краснощекая от мороза Наталка стояла к нему лицом, заправляя выбившиеся из-под платка русые волосы; завидев лесовода, она толкнула смеявшуюся соседку в загорбок, та сразу оборвала смех, но, не сдержавшись, опять прыснула. Сама Наталка крепилась, но смехом были полны ее глаза, лукаво блестевшие.
«Уж не поделилась ли чем Ариша с Наталкой? — подумал он опасливо. — Если да, то скверно. Что это — хвальба?.. Надо будет узнать».
Между тем Наталка ухватила скобель, нажала руками и продрала желтую дорожку почти в половину длины всей тюльки. Потом еще и еще, — сосновая кора только хрустела под ее скобелем, длинными лентами падая под ноги.
К щитковому дому везли на подводах кирпич. Вершинин перенял его на дороге, и через несколько минут кирпич шел по местам: три подводы к столовой, четыре разгрузили у щиткового дома, остальные он послал на знойки. Кроме Филипповой, таких зноек было четыре. К приезду директора у Вершинина все будет готово, — он тоже, как и Сотин, не ударит в грязь лицом.
Однако нужно было позвонить дежурному. Проходя мимо конного двора, он услышал ржанье лошади, кажется Орленка. Ворота были отворены настежь, внутренность двора виднелась черным квадратом, в котором стояли двое. Лесовод подошел. Это были коневозчики, они стояли в воротах, с любопытством посторонних наблюдая за происходившим внутри двора. Он спросил: тут ли Якуб?..
— Вон там он, с Орленком возится, — ответили ему. — Глядим, кто кого перехитрит… Опасно все-таки с ним, плохая у Якуба работенка.
Орленок — жеребец-пятилеток, он дик, зол и норовист, он имеет немало талантов, которые сделали его известным: развязывает зубами любой узел, отпирает задвижку у ворот, вынимает из скобы шкворень; он уходит со двора, когда вздумается. От него сторонятся возчики, а женщины, завидев его, разбегаются с визгом. Он крупномер и сбивает с ног своих соплеменников, если кто-нибудь из них осмеливается вступать с ним в драку. Сейчас он ушел от своего стойла, отворил кладовушку, пристроенную в углу двора (там хранится дневная норма овса для обоза), разыскал
Ждали беды: если бы Орленок вздумал прижаться к забору — Якуб был бы раздавлен. Ждал беды и сам Якуб, и все-таки лез: больше некому было выполнить эту опасную обязанность — поймать дикую лошадь и избавить людей от беды…
Орленок осадил назад и, поджав хвост, оборачивался, — морда была уже взнуздана. Вдоль стойл, по проходу, его вел Якуб — низенький и тщедушный мужичонка.
— Все мешки распорол, черт, — ругался он, — с полмеры овса съел… Подержите его, ребята, я подберу овес… Я тебя, черта! — погрозил он Орленку. — Подержите, ребята.
— Да нам некогда… мы пойдем. — И возчики, оглядываясь, пошли восвояси.
Якуб озлился, позеленел:
— Глазеть есть когда, а помочь — некогда… Трусы! Хоть ты, Петр Николаич, подержи… Я сию минуту.
Вершинин заглянул в глаза Орленка: в их синем омуте блуждали дикие красные огни. Стало страшно с ним остаться наедине, но отказаться было нельзя. И вот Вершинин, сурово покрикивая, держит дрожащей рукой под уздцы. Мимо проезжала пустая подвода. Орленок увидел, заворочал белками, завизжал так, что задрожали бока, и, вдруг поднявшись на дыбы, вскинул передние копыта над самой головой лесовода. Тот выпустил из рук повод и покатился кубарем под ворота, — если бы не расторопность Вершинина, быть бы ему с клеймом: именно в этот миг Орленок взыграл кованым задом, — дощатые ворота треснули, — и понес вдоль улицы, всюду поднимая панику. Бежали от колодца бабы, ребятишки, катавшиеся с ледяной горы. Бросив бельевую корзину и размахивая руками, жалобно визжала на дороге девка, застигнутая врасплох. Из окон, из ворот, из-за углов пугливо высовывались головы мальчишек. Орленок облетел весь Вьяс и на конце улицы остановился: на снегу лежала оброненная кем-то охапка сена, а подле нее стояла Катя Горбатова, пересчитывая на стебле коновника вызревшие сухие пистонки семян.
Орленок потянулся к сену, Катя взмахнула длинным стеблем и шла прямо на лошадь. Из калитки противоположного дома выскочила Ариша — без шубы, без повязки, она бежала, чуть не падая… Орленок косил глазом на девочку и украдкой подворачивал зад. Он уже поднял одну ногу, пружинисто сжав в колене, точно прицеливаясь… В тот момент, когда Ариша, схватив Катю, бросилась в сторону, ослепительно сверкнули кованые копыта.
Подбежавший Якуб изловчился как-то схватить его за уздечку и повис на морде, — из цепких рук Якуба Орленок не вырвался. Вершинин подивился мужеству и ловкости Якуба.
Когда Якуб увел Орленка, а Ариша унесла Катю, голыми руками выхватив ее из полымя, и села на крыльцо, подошел Вершинин. Ему было вдвойне стыдно: почему он бросил поводок, когда Орленок поднял над его головой копыта? Почему не он, а другой человек поймал жеребца?..
— Ариша, какая ты… смелая, — сказал он.
— Когда тут думать: одна секунда и — смерть, — не поняла Ариша. — Она еще совсем ребенок, глупышка.
Он не знал, что и сказать ей в эту минуту умиления, жалости, восторга и стыда.