Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка(Романы)
Шрифт:
Все, кто только что тряслись в кузове, вмиг исчезли в дверях шаткого жилища Бесси. Очевидно, возымело действие, что я прикрикнул на них, никто не решился остаться безучастным. У всех возник небывалый интерес к корове. Однако они что-то слишком долго торчат в этом закуте, а может, я чрезмерно нетерпелив, разумеется, я хочу знать, удосужилась ли Кора…
— Эрнесто! — кричит Флер. — Иди же сюда!
Мужчины сгрудившись стоят у двери, поверх их голов я впотьмах ничего не вижу. Расталкиваю всех, чтобы освободить себе проход, чего они в самом деле путаются под ногами!
Бесси лежит на боку, шея вытянута, губы обмякли, искусственные зубы меж бледных десен кажутся особенно голубыми, глаза какие-то
— Она едва жива! — в отчаянии произносит Флер.
— Единственная возможность — это прикончить ее, — бормочет Жан так тихо, чтобы Флер не услышала.
— Шумовой стресс, — констатирует Майк. — Своими силами ей не выкарабкаться. А лекарств у нас нет.
— Она была славным существом, — с сожалением говорит Уго.
— Нельзя, чтобы животное мучилось, — говорит Роберт.
Я бросаю на него уничтожающий взгляд. Пусть не воображает, будто его так легко приняли в нашу компанию. Пусть помалкивает и ведет себя смирно. Стоит человеку выйти из-под надзора, как он становится невероятно самонадеянным.
На губах Бесси — смотреть на это мучительно — медленно появляются пузыри, они все больше и больше разбухают, окрашиваются в цвета радуги и лопаются.
Я вздрагиваю. Видимо, спасти ее невозможно. Слепая смерть, посапывая, поджидает свою добычу.
— Флер, человек всегда должен чего-то хотеть, — раздраженно бросает Эрнесто.
Не хватало еще, чтобы Эрнесто силой стал учить меня уму-разуму. Сегодня он опять вообразил себя вожаком и запросто может дать волю рукам. Я не хочу, чтобы меня поколотили, я вообще ничего не хочу. Теперь все кончено, они отнимут у меня Бесси — последнюю близкую душу. За преступление, которое я совершила, мне добавляют все новые и новые наказания, и нет конца этому. Что еще уготовила мне судьба?
Эрнесто поворачивается ко мне спиной и принимается орать, командовать и распоряжаться. Голос Эрнесто внезапно становится отвратительно визгливым, что никак не вяжется с его мужественным обликом. Я стараюсь не слушать, и все же мне становится ясным, что он задумал. Он и Жан берут Бесси на себя. Эрнесто полагает, будто щадит меня, раз не говорит, что они решили прикончить Бесси. Приказывает остальным отвезти меня к виварию. И сквозь зубы добавляет: если Флер действительно не в состоянии отправляться за продовольствием, пусть торчит у себя в вагоне и ждет, когда мужчины вернутся. До наступления темноты надо побывать у лифта и забрать ящики с провизией. Оставлять их там нельзя. Могут подумать, что нас уже нет в живых, и отправить продукты обратно. Эрнесто то и дело мерещатся всякие ужасы, ну кто осмелится тронуть добро, за которое уплачено?
Мне все равно, меня словно и нет. Я нахожусь в каком-то звенящем пустотой небытия пространстве, нечувствительна к боли и безвольна. У меня не хватает мужества еще раз подойти к Бесси, опуститься подле умирающего животного на колени и погладить его напрягшуюся шею. Очевидно, я не в силах была бы вынести взгляда Бесси, безмолвного, прощального вскрика — чутье животных безошибочно.
Я избегаю смотреть в ее сторону. Страшно, когда все впереди, но не менее страшно, когда все уже позади. В решающий момент человеку надлежало бы собрать все свое мужество, на самом же деле он цепенеет и чувствует,
Мужчины не разрешают мне стоять здесь, они оттаскивают меня подальше от закута Бесси и, подталкивая сзади, помогают залезть в кузов, я и сама не понимаю, падаю я или бросаюсь на драный ковер.
Фырчит мотор, колеса подпрыгивают по изрытой танками земле. Мое обмякшее тело подскакивает на дне кузова, я и не пытаюсь за что-то ухватиться, набью себе шишки, ну и пусть. Слава богу, остальным нет до меня никакого дела.
Перед вивариями машина резко тормозит, и я вместе с ковром скольжу по дну кузова вперед. С грубой бесцеремонностью мужчины ставят меня на ноги и через борт опускают на землю. Словно оглушенная, я стою у ступенек своего жилища. Машина швыряет мне в лицо облако выхлопного газа и, взревев мотором, трогается. Я остаюсь в полном одиночестве, поодаль дымится мусорная куча, может быть, меня навсегда оставили в гигантских стенах каньона; темно-бурые, тянущиеся в небо стены вот-вот обрушатся, чтобы землей, рудой и камнями заполнить огромную расселину, которую веками долбил человек. Должна же когда-нибудь сровняться с землей эта отвратительная щель, кладбище цивилизации с бесчисленным множеством отходов человеческой деятельности.
Хочется завыть, чтобы освободиться от гнетущего одиночества. В коленях отвратительная дрожь, из пересохшего горла не вырывается ни единого звука.
Еще недавно я была совсем другим человеком. От нечего делать поддразнивала Роберта, разжигала его любопытство и возбужденно заявляла: сегодня знаменательный день.
Теперь я больна от смятения и страха, мне не хватает воздуха. Боюсь войти в свой виварий — до сих пор мое жилище давало мне иллюзию надежности и удобства. Увы, в бутылках не осталось ни капли виски, я всегда быстро уничтожала свою ежемесячную норму спиртного. Не знаю, о чем я думала, когда после приземления Роберта на край кратера предложила ему осушить подаренную мне Жаном флягу. Вероятно, по доброте душевной, из сочувствия, гостеприимства, — и чего это я цацкалась с ним? Теперь осталась на бобах. Шарить по вагонам мужчин бессмысленно, и у них бутылки пусты. К тому же Эрнесто считает кражу виски особо тяжким преступлением.
Мне неприятно заходить в свой виварий, который я в свое время обставляла с таким увлечением и азартом. Я попросила мужчин вбить в потолок вагона крючья и повесила на них вешалки со своими платьями. Одежда разделила помещение на две половины, пестрая реющая стена радовала глаз, в любой миг я могла представить себе, что нахожусь дома и разглядываю свой гардероб, выбирая, что надеть. Теперь мне чудится, будто там, на крючьях, висят не платья, а мои пустые коконы. И невозможно снова вдохнуть в них жизнь. Эти странные броские наряды, отголоски моих прежних умонастроений, напомнили мне, что, поселившись в каньоне, я изо всех сил старалась позабыть прошлое. Я слишком настраивала себя на легкомысленный лад и скольжение по поверхности. Жизнь не стоит того, чтобы в нее углубляться! Усердно врачуя свою душу, я надеялась на возрождение, на то, что, выйдя из заключения, смогу пройти по второй половине своей жизни, не теряя почвы под ногами. Теперь я поняла, что все мои усилия оказались тщетными.
И нет ни капли виски, чтобы одурманить себя.
Сердце пронзила боль: вдруг в этот самый момент Эрнесто и Жан заканчивают свою страшную работу. Тело Бесси обмякло и словно растеклось, бренные останки беззубой коровы прилипли к земле. Конечно же Эрнесто вынул у Бесси ее голубые искусственные зубы и закинул их в мертвую воду кратера. Там они медленно опустятся на дно или в бездонную пучину. Из-за этих-то искусственных зубов Эрнесто и не любил Бесси. Как-то он сказал, что перестал верить в будущее человечества с тех пор, как почувствовал у молока вкус пластмассы.