Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка(Романы)

Бээкман Эмэ Артуровна

Снова счастливое избавление. Первое время он иногда пользовался костылями, пока не стал обходиться тростью — да и то в редких случаях. И все же одна странность с тех пор навсегда осталась за отцом — все начинания норвежцев он одобрял безоговорочно и не уставал высказывать свои опасения: промышленный дым Европы может проникнуть и в Норвегию, пролиться ядовитым дождем над ее лесами и погубить муравьев и ели.

Я вздрагиваю — я даже и не заметил, когда Флер вылезла из-под вагона и прислонилась спиной к его стенке. Задрав голову, она смотрит на клубящийся дым.

Мне становится стыдно, что я, не подавая признаков жизни, валяюсь на земле. Поднимаюсь, бреду к вагону и тоже прислоняюсь спиной к стенке, украдкой бросаю взгляд на Флер, лицо ее мертвенно-бледно, лоб в саже.

И снова из-за стены каньона появляются вертолеты. Моторы танков снижают обороты, огромные стрекозы опускаются

в карьер. Внезапно воздух прорезает резкий гудок автомобиля и тут же обрывается. Я вижу на стоянке Жана, он мечется от одной машины к другой, распахивает дверцы и сигналит, наверное, ищет самый громкий клаксон.

От горящих мусорных куч поднимаются желтые клубы дыма. Дымовая завеса скрывает танки. Сердце колотится, я с тревогой жду, когда же они взмоют в небо.

Вот они и появились в поле зрения, поднимаются все выше и выше под брюхом устремившихся ввысь вертолетов.

Невольно восхищаюсь, до чего безукоризненно функционируют военные машины, и с почтением думаю о гениальности людей, создавших их. Бронированные чудища висят под светлым небосводом, будто пушинки. Скользя, начинают удаляться.

Фред, говорю я себе, твое восхищение отвратительно.

Жан отыскал машину с самым мощным клаксоном и не переставая сигналит.

Этот протест слышим только мы, жители колонии, от которых ничего не зависит.

15

а будет сегодняшний день поворотным. Должен же и я что-то сделать и упорядочить в этом проклятом мире. Раньше они постоянно приставали ко мне: Эрнесто, будь человеком, дай нам покопаться в машинах. Нет, огрызался я, если кто-нибудь посмеет самовольно завести мотор, сброшу неслуха в кратер. Они знали, что я не шучу, и повиновались. К тому же эти несчастные побаиваются моих мускулов работяги. Даже в шутку не перечат мне. Все помнят, как однажды я проучил Флер. В тот раз захмелевшая Флер уставилась на мою руку и вдруг пустила слезу, тем не менее начала надо мной подтрунивать; дескать, послушай, Эрнесто, что-то ты подозрительно волосатый, уж не обезьяний ли ты случаем ублюдок? Дружки ее загоготали, я же схватил Флер в охапку и перевернул головой вниз — пусть, думаю, повисит, подобно подстреленной вороне; мужчины прямо-таки замерли при виде подобного зрелища, никто даже не пикнул. Через какое-то время я поставил Флер на ноги, она долго не могла прийти в себя и смотрела помутившимся взором, не очень-то весело висеть головой вниз, ничего, в следующий раз подумает, прежде чем открывать рот. Мужчины поняли, что я наказал Флер сравнительно легко, женщине нельзя причинять физические увечья, этим же идиотам за какую-нибудь глупую выходку я бы выдал сполна. Кратер на всех нагоняет, страх. И на меня тоже. В нем стоит странная, темная, словно мертвая, вода, порой ее уровень по непонятной причине понижается, чтобы вскоре снова подняться, того и гляди смоет берег. Время от времени мы наращиваем вокруг кратера вал, понимаем, что должны держать мертвую воду в узде. А почему — черт его знает. Иногда человеческим разумом движет чутье. Попав в колонию самообслуживания, я каким-то шестым чувством понял, что должен стать здесь вожаком. Эти далекие от жизни и изнеженные типы безоговорочно пошли на это. Позднее я смекнул, что никто из них все равно не справился бы с ролью предводителя. Жан, правда, работяга, сила у него есть, а вообще-то он парень недалекий. К тому же совсем недавно перебрался в город из какой-то глуши, из ноздрей еще не выветрился запах лугов, глаза вытаращены, как у необъезженной лошади. Странно, но он единственный нашел здесь, в каньоне, какую-то цель, что с того, что дурацкую, ведь если человек хочет собирать чистую ртуть, чтобы обеспечить себе будущее, бог с ним. Пусть таскает тяжелые бутыли и прячет их в своем вагоне и под ним. Все-таки Жан тупица, думает, никто не знает, чем он по вечерам занимается. Да и сколько может стоить эта ртуть? И разрешат ли ему забрать бутылки с собой? Чей карьер, того и ртуть. Лучше уж не заводиться. Всегда найдется кто-то, кто наложит лапу на плоды твоего труда.

Итак, да будет сегодняшний день поворотным. Это решение поднимает мой дух. Человек словно перестает быть узником, если может командовать другими и к тому же проявлять по отношению к ним доброту и сердечность. Мне жаль было смотреть на них, они стояли сбившись в кучу после того, как вертолеты с танками исчезли из виду, одуревшие, в испуге принюхивались к дыму, тянущемуся от мусорной свалки, кашляли, переминались с ноги на ногу, в глазах страх, как будто все они ждали своего смертного часа. Но,

поскольку на этот раз мы уцелели, надо продолжать жить. Поначалу они никак не могли уразуметь, о чем я толкую им, видно, уши заложило от грохота, в конце концов я заорал, дескать, черт вас всех дери, вы что, и не хотите вовсе прокатиться на машине?

Постепенно до них дошло, в чем дело. Забавно глядеть на оцепеневших людей, когда они снова начинают осторожно двигаться. Такое впечатление, будто суставы у них одеревенели, кровь в жилах застыла и требуется время, чтобы отогреться. Смешно здесь, в этаком пекле, и вдруг закоченеть!

Может, они подумали, что я собираюсь подшутить над ними? Нерешительно они поплелись за мной к стоянке. Или испугались, что я прикажу кому-нибудь из них сесть за руль? Никто после совершенной аварии не включал зажигания и не нажимал на педаль газа. Быть может, предстоящая поездка на машине напомнила им о погибших? Знаю, я сам долго не мог прийти в себя, и во сне и наяву мерещилась одна и та же картина: моя мощная машина врезается в старый зеленый автобус. Смуглые лица детей с течением времени потускнели, а из гаснущих глаз по-прежнему глядит холодная пустота.

Я был великодушен и милосерден к своим товарищам по заключению, не стал принуждать кого-либо из них сесть за руль. Из выстроившихся в ряд машин я выбрал маленький грузовичок, в его кузове разместились все, включая и новенького, Роберта. Очевидно, он все же случайно угодил в карьер и не представляет для нас опасности.

Как-то я обнаружил на свалке облезлый персидский ковер, теперь он пригодился, я разложил его на дне кузова. Нет у нас тут первоклассных дорог, по которым можно мчать, не подпрыгивая на ухабах.

Мы с нетерпением ждали сегодняшнего дня, раз в месяц на нашу долю выпадает счастливый миг, поднимающий нам дух. Мы можем отправляться в юго-западную часть каньона и забирать оставленное у подножья лифта продовольствие. Слоняющиеся с унылым видом, когда дело касалось работы, эти недотепы проявляли редкостную энергию, разбирая посылки. Без единой жалобы они перетаскивали тяжелые ящики в свои жилища. Беднягам приходилось не один раз отмахать приличное расстояние, чтобы перенести туда припасы. Волоча тяжести по этой жарище, люди даже и не замечали, что с них градом льет пот, взмокшие, они работали сосредоточенно и не роптали. Быть может, в этот важный день им казалось, будто вокруг кипит повседневная свободная жизнь и они делают закупки в торговом центре. Я не знаю, какие еще мысли могла пробудить в них присланная снедь, во всяком случае, это событие, видимо, взбадривало их; пожалуй, только я один не испытывал восторга, когда плелся следом за ними в юго-западную часть каньона. Каждый раз, когда приближался назначенный день, я все больше и больше нервничал: вдруг Кора не внесла требуемой суммы и ящик с продовольствием на мое имя не поступил. Одна лишь мысль об этом сводила с ума — я, здоровый, крепкий мужчина, которому сил и энергии не занимать, в один прекрасный день оказываюсь в унизительнейшем положении нищего. И когда голод становится невмоготу, начинаю ходить от вивария к виварию, просовываю в дверь голову и клянчу: дорогие товарищи по несчастью, пожертвуйте хоть крошку съестного.

В те прекрасные времена, когда никакой беды еще не произошло и я был свободным человеком, меня прямо-таки приводили в бешенство всякого рода неудачники. Если у человека голова на плечах и руки-ноги целы, он должен уметь прокормить себя. Вокруг без конца твердили о всевозможных кризисах, безработице, ухудшении конъюнктуры; всем этим нытикам я отвечал одно и то же: пока есть здоровье, я не сдамся. Хоть чернорабочим заделаюсь, а себя и свою жену прокормлю; если придет нужда, я легкого выхода искать не стану и клянчить пособие, чтобы выставить себя на посмешище, не намерен. Если уж развелось на свете людей тьма-тьмущая, то на легкую жизнь не рассчитывай, с этим приходится считаться. Каждый должен научиться экономить и приспосабливаться, дабы не протянуть ноги.

А теперь судьба издевается надо мной, нет у меня возможности выбирать, на каком поприще вкалывать, — моя жизнь полностью зависит от Коры. В некоем умопомрачении я накануне судебного заседания переписал свой счет в банке на имя жены. Да и как я мог поступить иначе, я обязан был обеспечить Кору. К тому же я в то время и понятия не имел, что попаду в колонию самообслуживания и мне придется ежемесячно вносить определенную сумму за продукты питания и все прочее. Кора согласилась оплачивать расходы по колонии, адвокат все это уладил, однако предупредил, что жена в любую минуту вправе прекратить финансирование. Когда-нибудь Коре надоест содержать мужа, к тому же деньги, лежащие в банке, могут в очередной раз обесцениться — инфляция: чтобы умереть — много, чтобы жить — мало.