Глухомань. Отрицание отрицания
Шрифт:
— Начнем с того, что мне жутко повезло с самого начала. Помнишь, я тебе рассказывала, что телефонная Матильда, преподававшая на наших секретарских курсах, взяла к себе двух наших девчонок? И каково же было мое удивление, когда я встретила этих девчонок на девичнике! Мы заорали, бросились друг друга целовать, а так как они были в своей черной униформе, а меня привезла сама штандартенфюрер Ирина, то я сразу же стала не просто своей, но своей закадычной! Я нарочно стала вспоминать самые смешные истории, которые только случались в нашей курсистской жизни, все хохотали и веселились, и разговор сразу же превратился в болтовню на девичьих посиделках. То есть без всякого
— Ты — молодец из всех молодцов, — искренне сказал я и поцеловал свою женушку.
— Подожди, то ли еще будет! — лукаво сказала она. — Я такого наслушалась, что одними поцелуями тебе не отделаться.
— Тогда рассказывай скорее.
— Хочешь сразу дорваться до моих козырных тузов? Не выйдет, сударь, я вас сегодня неплохо помучаю!
— Танечка, не вынимай из меня душу преждевременно.
— А я — курила, — вдруг неожиданно призналась она. — Знаешь, они там все дымят, ну и мне не хотелось выглядеть белой вороной. Так что не сердись.
— Прощаю, — сказал я. — Только, умоляю, не тяни. Все стало значительно серьезнее…
— Будет еще серьезнее, дорогой мой, — невесело вздохнула Танечка. — Будет еще серьезнее, когда я расскажу тебе, о чем наболтали девчонки под коньяк, запиваемый почему-то ликером. Они все окосели, уже не контролировали, что болтают, а хвастались своей осведомленностью. Ну, а я изо всех сил изображала полный отвал, но… Но признаться тебе, что я сделала перед тем, как идти на эти посиделки?
— Придется.
— Я заставила себя проглотить три сырых яйца и зажевала их кусочком хлеба с огромным куском масла. И по этому скользкому накату скатывался весь хмель.
— Ирина тоже напилась? — с некоторой настороженно-стью спросил я.
— Еще как! Рыдала, что не любит Федора, но ей велели изо всех сил изображать безумную влюбленность.
— Кто велел?
— Вот этого она не сказала, а мне спрашивать было неудобно. Сам понимаешь.
— Это верно, — согласился я. — Но сам по себе этот факт…
— Так с него-то все и началось! — перебила Танечка. — Я вцепилась в ее рыдания, как рысь, и стала нахваливать Федора. И вот тут-то… Нет-нет, все — по порядку.
— Да, уж лучше по порядку. А то я запутаюсь окончательно, потому что твой яично-масляный пыж не до конца скатил с тебя несколько озорное настроение.
— Тогда сначала то, что мне сказали девчонки-сокурсницы еще до попойки, когда были абсолютно трезвы. Представляешь, Матильда строго-настрого приказала им прослушивать разговоры тех абонентов, которые обозначены в особом списке. Сама принесла магнитофон, подключила его к телефонной сети и потребовала, чтобы они нажимали кнопку, если фамилия хотя бы одного абонента упомянута в списке. Потом они обязаны перепечатывать эти записи в одном экземпляре, стирать с магнитофонной ленты запись, а ее распечатку представлять ей. За это она очень хорошо им платит из рук в руки, вот почему девчонки передо мной и расхвастались: мол, они теперь богатые невесты. Интересно, не правда ли?
— Интересно, — сказал я. — А нас с тобой нет в списке этих абонентов?
— Этого я не знаю, — вздохнула Танечка. — Я не могла об этом спросить, потому что агентурный разведчик всегда должен думать о возможности своего провала, как нас тому учит наша кинематография. Хотя не удивлюсь, если выяснится, что наш номер телефона занесен в этот список под номером один.
— Вполне возможно.
Танечка с горечью покачала головой. Настроение ее вдруг резко изменилось. Даже лицо изменилось. Возле губ вдруг возникли горькие
— А теперь — наверное, самое страшное. Во всяком случае — самое неприятное и тяжелое для всех нас.
— Ты меня пугаешь?
— Я тебя готовлю, — очень серьезно сказала она. — Когда Ира, напившись, стала рыдать, что ей приказали выйти за нелюбимого, я стала ее утешать и, как могла, хвалить Федора. А она вдруг крикнула: «Он — убийца!..» Ну, я сразу подумала, что она в истерике, при которой женщины валят в одну кучу все самые страшные обвинения в адрес ненавистного мужчины. И попыталась успокоить, говоря, что она ошибается. А она оттолкнула меня и закричала в лицо: «Он получил приказ перекрыть Метелькину выезд на шоссе и ждал его рядом, за кустами!.. А когда увидел, что Метелькин этот несчастный едет, выехал и ударил крылом. И сразу же остановился. Метелькин выскочил, начал на него кричать, а сзади подкрался еще кто-то и ударил газетчика по голове. Потом они вдвоем затолкали тело в машину, Федор взял какие-то документы, отвез убийцу до остановки автобуса, идущего в область, и приехал в спортлагерь. А когда докладывал нашим начальникам, как они кокнули Метелькина, я по наряду убирала зал заседаний. Дверь они не закрыли, и я слышала каждое слово. А потом незаметно ушла, потому что знать такие вещи — верная пуля». Я растерялась, стала говорить, что ей, наверно, почудилось, что все было не так, — продолжала Танечка. — А она: «Да он же деньги с них требовал за исполнение! А они ему не дали. Сказали, что заплатили тому убийце и что пусть этот убийца поделится с Федором…»
— Что?..
— Теперь тебе ясно, кто убил Хромова? Именно это и имела в виду Ирина, рыдая на моей груди.
Ирина устроила истерику, рыдала на груди Танечки и выболтала тайну, за которую Федора могут крепко подцепить за жабры. Только — кто может? Милиция? Нет, Сомов очень даже боится выйти в тираж. Прокурор — разумеется, новый, а не Косоглазов, поспешно переведенный в область с повышением… Новый, как говорят, пытается рыть и, кажется, пока не очень связан с местными вершителями судеб…
Ну, а если это — спектакль, разыгранный для Танечки, чтобы проверить ее и мою реакцию? Возможен такой ход? Вполне. Вполне возможен, потому что легко поддается проверке.
Так, может быть, это и есть та самая блесна, на которую пытаются подсечь меня со всеми моими патронными потрохами? Возможно? Вполне возможно тоже. И очень похоже, что наживка, то бишь блесна, подброшена нам двоим.
Это все пронеслось в моей голове за доли секунды: когда боишься за жизнь любимой, это случается с нашими мозгами…
— А если это инсценировка?
— А я похожа на идиотку?
— Пока — не очень, — улыбнулся я.
— Это мужчину можно провести, выдав ему истерику, потому что амплуа всех мужчин без исключения — простаки. А женщин на истерику не подцепишь, у нас не разум анализирует, нас интуиция предупреждает. А во мне никакого звоночка не прозвенело, и я убеждена — убеждена, понимаешь, дорогой, — что Ирина горевала совершенно искренне. В ней мало святого, согласна, может быть, она способна и на преступление, не исключаю. Но она совершенно искренне, даже фанатично верит в любовь, и предать эту любовь даже чисто физически для нее — великое преступление. А она все время бормотала о каком-то Вадике, предать любовь которого ей приказали. Это вы, мужчины, — шумовой оркестр, а мы — в большинстве своем — все-таки скрипки, которые, правда, исстари вы прячете не в те футляры.