Глянцевая женщина
Шрифт:
— В этом деле фигурирует куча платков… — задумчиво проговорила Гринева. — И вы вот тоже свой шпионский арсенал с помощью платка установили, и на месте преступления платок надушенный валялся… Значит, рюмочку слямзил? И вы мне только теперь об этом говорите?
— А когда же я должен был это сказать?
— Да сразу же! А вы… прилипли к своему биноклю… Мне ничего не удалось увидеть. А между прочим, я в нашем дружном коллективе главная. Вы — только мой помощник.
— У вас характер просто отвратительный! Я с вами первый день общаюсь… Да, всего один день! А получил за несколько часов пребывания в ранге вашего помощника по полной программе.
—
— Правильно. Справедливо. Надо быть более терпимой…
— А вот перевоспитывать меня поздно. И потом… Мне нравится мое такое поведение.
— Да кто бы в этом сомневался!
— Та-ак… Стало быть, он подозревает Светлану Федоровну Прибыткову, если ему понадобились ее «пальчики»…
Говоря это, Елена Ивановна оперлась рукой о боковую стенку буфета и при этом нечаянно нажала какую-то пластину, чуть выступающую над поверхностью. Стенка плавно отъехала, и глазам самозваных сыщиков предстал тайник, в котором, упакованная в полиэтилен, лежала стопка видеокассет.
— Что будем делать? — опомнившись от изумления, спросила актриса.
— Убираться отсюда, как я и сказал, — сердито надулся Павел Прокофьевич. — Нажмите снова, что вы там нажимали, закройте дверцу и — шагом марш на выход.
— Но здесь ведь могут быть видеоматериалы, проливающие свет на преступление!
— Во-первых, с чего вы это взяли? Быть может, просто-напросто обыкновеннейшая грязь, как говорят сейчас, порнуха. Но даже если вы и правы, то мы тем более должны уйти и сообщить о находке следственным органам. Они изымут компромат по всей форме. А иначе юридической силы ваша находка иметь не будет. Да еще и за незаконное проникновение в жилище и кражу вас привлекут к ответственности. Надеюсь, это вам понятно?
Елена Ивановна грустно кивнула. Ей явно не хотелось покидать понравившийся чердак и тем более расставаться с находкой. Но делать нечего. Бросив последний взгляд на найденные «сокровища», она вновь нажала пластину, и тайник закрылся.
— Здорово! — восхитилась актриса. — Я бы так хотела купить этот дом у Лепницких! Вместе с буфетом, разумеется.
— А деньги есть?
— Денег-то нет… Придумать надо что-нибудь…
— Что — клад найти?
— А почему бы нет? Вокруг Зарубинска полным-полно пещер в известняках, а в пещерах — клады. Но там, по слухам, москвичи промышляют. Все пещеры исползали. И притом со старинными картами. В мире ведь ничего не изменилось со времен, когда всюду разбойники по суше рыскали, а пираты — по морям. Человек остается таким же придурком, каким и был. — Она вдруг оживилась. — А вы знаете, я прочла, что недавно астрономы открыли звезду, которая по своему составу является гигантским алмазом. Представляете?
— Я вам дарю ее.
— Спасибо! Ну слава Богу! Все проблемы позади. Хватит мне и на домик, и на турне по Средиземноморью.
— Да на все теперь хватит! Можете оптом скупать виллы, дворцы и острова.
— Какой вы добрый! Что бы я делала без вас? А знаете, пожалуй, я с вами поделюсь. Так и быть, половина звезды — ваша.
— Благодарю, — учтиво поклонился Чудин, — вы тоже удивительно добры.
— Да ерунда!
Они спустились вниз, но Гринева не могла успокоиться и обошла весь участок, внимательно вглядываясь в кустарники и заросли травы.
— Вы трупы
— И вот не надо только этого иронического тона! — отвечала актриса. — Все может быть. На этой даче все, что угодно, можно обнаружить.
Подойдя к мангалу для шашлыка, она обследовала и его. Заглянула в большую яму для барбекю.
— Подозрительная яма! — покачала она головой.
После чего прошла к террасе и уселась в кресло, которое прежде занимала Светлана Федоровна Прибыткова. Павел Прокофьевич опустился на садовую скамью и сидел молча, глядя на актрису. Зачем ей нужно быть на месте Прибытковой? Она хочет войти в ее образ?
Он не ошибся. Лицо актрисы стало меняться. Именно лицо, а не просто его выражение. Приподняв чуть выше подбородок, она смотрела прямо перед собой. Глаза ее, казалось, меняли цвет — из серо-зеленых становились светлыми и холодными, точно весенние льдинки. Губы сжались, а впадинки на щеках увеличились, придав живому человеческому лицу неестественность лепки мраморной статуи.
— Я не похожа на Лепницкую, — заговорила она низким, чуть приглушенным голосом, — но я добьюсь полного сходства. Тогда посмотрим, кто кого. Она думает — я в ее власти. Ошибается. Она не любит никого. Но я заставлю ее ползать на коленях передо мной. Я ей припомню все обиды, все унижения. Она считала меня слабой и безвольной. Но мы еще посмотрим, кто сильнее.
Актриса внезапно замолчала. Затем лицо ее вновь начало меняться в обратном порядке — так, словно кто-то моделировал в компьютерном изображении фоторобот исчезнувшего человека. И вот оно приняло свое привычное выражение. Актриса глубоко вздохнула.
— Не могу долго находиться в этом образе. Боюсь даже минутного слияния с ним. Вы понимаете меня? — спросила она Чудина.
Ее зритель кивнул.
— Я боюсь заразиться эгоизмом. Я сдираю с себя все то грязное, мерзкое, что прилипает к нам в процессе жизни. Сдираю — и не могу содрать. Скажите, кто так устроил этот мир? Зачем?.. — Она немного помолчала. — Я вам скажу сейчас что-то такое, чего нельзя вообще-то говорить. Это хранят в себе. Но иногда… Так вот. Это случилось много лет назад. Моя мать умирала. И однажды, очнувшись, она вдруг спросила меня: «Так это что — спектакль такой? Мы играем спектакль? И мне в нем дали роль старушки с палочкой? А ты играешь мою дочь? А почему мне дали эту роль? Я не хочу ее играть! Я не хочу играть старушку с палочкой…»
Актриса посмотрела на Павла Прокофьевича. Он был потрясен ее откровенностью и не знал, что сказать.
— Кто придумал такие жестокие игры? Я спрашиваю вас об этом.
— Я не знаю.
— И для чего?
— И на этот вопрос у меня нет ответа.
— И у меня. Неужто Господь Бог так жесток, что заставляет нас страдать ежедневно и ежесекундно? Счастье — это далекие звезды-алмазы. Кто-то их видит в телескоп и заявляет, что они есть. Для астронома эти звезды — мираж. А для нас — миф. И только.
— Жизнь — это школа, — после долгой паузы проговорил изобретатель, — школа воспитания чувств. Мы должны в этом мире, где торжествуют смерть и предательство, взрастить в себе любовь. Это станет по-настоящему возможно, если школа не будет придуманной. Здесь все должно быть взаправду.
— На крови и на слезах? Так жестоко? Неужели научиться божественной любви можно только такой ценой?
— Быть может, Бог страдает вместе с нами. С каждым из нас.
— Мне не нужен страдающий Бог.