Гнев. История одной жизни. Книга первая
Шрифт:
— И вы отдали им копя?
— Ну и безумец же ты, почтальон! Как же я мог им сказать «нет»? Если б сказал «нет», фарраши избили бы меня, а коня бы все равно увели. Но я думаю, что вернут. Ни у меня одного взяли. У Шенха-аль-ислама тоже увели!
— Ну, тогда, ни вам, ни шейху не надо беспокоиться! Сказали же только до Боджнурда, значит, вернут. Надежные люди.
— Ну и голова у тебя, почтальон! Сапожная щетка у тебя, а не голова, ей богу! Если ты считаешь, что отдадут, то тогда возьми у них этих коней ты. Ей богу, мне не жалко! Шейх тоже не
— Понял, господин комендант! Как же не понять?!
Комендант разражается хохотом. Он и в самом деле считает меня глупцом. Я говорю ему «до свидания» и отойдя немного оборачиваюсь:
— Господин комендант, тогда отдайте мне и седло, если его не взяли фарраши?
Блюститель порядка вновь смеется. Ему и невдомек, что я подсмеиваюсь над ним… Про себя я думаю: «Странные вещи творятся на свете. Боджнурдские крохоборы увели лошадей у господ миянабадских. — А кто же увел лошадей у Боджнурдских господ?»
ВЫСОКО ЛЕТАЮТ ОРЛЫ
Из-за гор в голубой простор неба выплывают облака самой причудливой формы. Если внимательно смотреть на них, то увидишь верблюда и оленя, дугу и серп, хвост петухаили павлиний хвост, — облака удивительно напоминают животных и зверей, предметы домашнего обихода. Облака движутся в одном направлении, постепенно теряют свой фантастический вид и вот уже собираются в большую черную тучу. Она с каждой минутой растет, наливается, тяжелеет и закрывает над Миянабадом полнеба. Внезапно налетает ветер и в следующую секунду становится так тихо, что замирают на деревьях листья. Грохочет гром. Первые капли дождя шлепаются на землю, на крыши домов. Пахнет пылью и розовым одеколоном «голаб»; это сады отдают свой аромат в дар природе за то, что она не забыла о них, освежает дождиком.
Не меньше часа я брожу под дождем, стучусь в калитки и окна домов, вручаю жильцам письма и газеты, Я не обращаю внимания на дождь, а когда достаю ив сумки последнюю газету и гляжу вверх: дождя уже нет, Туча иссякла, превращается в рваные облака. Они расплываются в разные стороны и тают в синем, умытом небе. Над головой Шахджахан ослепительно сияет солнце.
Сердце радуется. Захожу к Ахмеду.
— Какие новости? — спрашиваю дружка.
— Есть новость, Гусо-джан. Вот она, в руках у меня, еще не остыла. Вновь открывается «классе экабер». Можно учиться. Вот объявление. Вечером приходи пораньше.
— Ай, молодец! Спасибо за хорошую весть, Ахмед-джан. Вечером жди, за тобой зайду. А сейчас побегу на завод. пакет надо отдать.
Хлопкоочистительный завод за городом. Выхожу через широкие ворота на пустырь, взбегаю на мост. Поодаль, под высокой чинарой сидит конюх Шейх-аль-ислама Сафар. Подхожу к нему.
— Здравствуй, Сафар-джан! Счастливо тебе отдыхать и наслаждаться!
— Не желал бы я никому такого наслаждения, как у меня! — глухо и неохотно отзывается Сафар. На глазах у него поблескивают гневные слезы, лицо грязное.
— Что случилось, дорогой Сафар?
— Ай, сгорел
— Ты-то причем?!
— Ай сколько раз мне говорили друзья, садись на коня и поезжай к Ходоу-сердару! Не послушался. Теперь конь под ногами боджнурдского фарраша, а я под ногами судьбы… Что-то надо делать, — добавляет он. — Будешь сидеть, ничего не высидишь, даже тухлого яйца…
— Стоит ли из-за такого пустяка расстраиваться! — упрекаю я Сафара. — Довлатабад — рядом. Туда можно пешком дойти. А там, у Ходоу-сердара конь найдется!
Сафар изумленно смотрит на меня. В самом деле, как же он сам не додумался до такой простой истины. Я иду дальше, оглядываюсь. Сафар стоит, отряхивает сзади брюки. Слава аллаху, встал. Значит мой совет пришелся ему по душе. Гляди, еще таким воякой будет!
С завода снова захожу к Ахмеду. Сидим во дворе, разговариваем. Причин для разговоров очень много. Если обо всем беседовать, то некогда будет работать. Говорим о том. что больше всего волнует.
— Тебе не кажется, дорогой Ахмед, что после падения арка среди миянабадцев какая-то паника?
— Это видно без очков. Гусо-джан. Только это не паника, а тревога. Укушенный змеей боится веревки. К учанского хана сменил жестокий мешхедец Самсан. Потом на место Самсана сел боджнурдский тиран. Неизвестно, кто будет вместо боджнурдского удава. Вот и тревожится народ. До восьми есть еще время, давай зайдем в шерап-хану, послушаем, о чем говорят люди за едой и питьем.
В большой миянабадской шерапхане всегда полно народу, но сегодня особенно много. Здесь можно услышать все, что угодно: небылицы и сплетни, правду и ложь. Шерапхана своего рода — барометр. По ней можно судить о настроении всего Миянабада.
Едва протискиваемся в дверь, из глубины слышим:
— … аллаха, аллаха надо молить, чтоб услышал наши стоны!
— Эй. господин, не надо преждевременно задаривать бога! — перебивает его кто-то. — Арк пока без диктатор?.. но какая гарантия в том, что завтра на престол не сядет разбойник Ходоу-сердар? А если он сядет, то никому пощады не будет. Страшнее этого человека за последние сто лет на земле не было. Сейчас у него такая вооруженная сила, которую ни один хан, ни один шах побить не сможет!
— Ай, все равно, Ходоу-сердар не хуже боджнурдского дармоеда!
— Да ты же глупец! Ты в политике меньше свиньи понимаешь! На боджнурдского сердара хоть можно была
пожаловаться о Мешхед, в Тегеран, а на Ходоу-сердара кому будешь жаловаться? Аллаху только…
— А может, и не придется на него жаловаться!
— Хорошо. Пусть будет так! Допустим, Ходоу-сердар завтра сядет на миянабадский престол. Не приведи аллах, конечно, Чтобы такое случилось! Может ли народ нашего города снабжать продовольствием и имуществом его войско? Их столько, что они за один день весь Мия-набад сожрут! Это же саранча!