Гнев. История одной жизни. Книга первая
Шрифт:
Незаметно для себя я начинаю думать о другом: о своем возрасте и Парвин. Мне уже семнадцать, я давно уже чувствую себя взрослым и снисходительно заглядываю в свое прошлое. Семь лет назад, да что там — семь! Три года назад я еще был бездумным мальчишкой, даже не помышлял о любви. А сейчас я люблю Парвин — девушку невиданной красоты, нежную и милую, каких больше нет на земле. Ох, ты моя джанечка, моя радость, счастье мое! Ты похитила мое сердце! Клянусь своей любовью, я сжег бы все твое богатство, ласточка, чтобы вечно быть с тобой вместе. Ох, как мне мешает твое богатство! Оно не дает мне права быть равным. Но я добьюсь своего!
С этими глупыми мыслями я и не заметил, как оказался в Боджнурде.
На этот раз, прежде чем зайти домой, иду прямо к тете Хотитдже, чтобы встретиться с Парвин. Наверное, это неудобно — прямо с дороги, не помывшись, не переодевшись. Но что поделаешь! Сердцу не прикажешь. Дом тети Хотитджи притягивает меня своей магической силой. Должно быть тетя, как колдунья, заговорила меня. Шесть дней я не был у Парвин, а кажетс я, прошло уже шесть лет.
В комнату через окно проникают лучи солнца, яркие блики разбросаны по полу. Говорят, великий зодчий когда-то построил храм «Эреми Шаддада» — самое красивое здание в мире. Но неужели оно красивее комнаты тети Хотитджи? Можно подумать, что там, где нет Парвин — тоже есть красота! Где нет Парвин, там нет света и радости! Где нет Парвин, там нет счастья! Нет — это самая чудесная комната!
— Парвин-хаиым, здравствуйте!
— Только не ханым! — как всегда возражает она, глядя мне с упреком в глаза. — И не бану!
— Джанечка, — произношу я еле внятно, — извини, больше этого не повторится… Джанечка, — говорю я увереннее, — я привез столько новостей из Миянабада!
— Идем в сад, такая погода хорошая! — Парвин тянет меня за руку. — Мы уже давно с тобой ни о чем не говорили.
Я долго не решаюсь, но не могу удержаться и говорю:
— Мне удалось побывать у курдских ребят-борцов в лагере. Там самые бедные и самые простые люди Миянабадской долины.
— И девушки с ними вместе?
— Не знаю, Парвин. Может быть… Но я не видел, не успел узнать. Был там недолго, да еще вечером.
— Если у них там нет девушек, кто же им шьет и стирает? Кто обед варит?
— Они сами стирают и шьют! А обед… По-моему, у них холодная еда.
— Бедненькие, — вздыхает Парвин, — От меня Ходоу-сердару передай привет. И всем другим его воинам!
— Будет сделано… Мне пора уходить.
— Уже? Ох, как не хочется расставаться! Посидим еще немного… Я ведь тебе не сказала о самом интересном. Пока тебя не было, ко мне господин Лачин приезжал.
— Что же здесь интересного? Зачем он приезжал?
— Вот так… сидим мы с бабушкой дома. Я к занятиям готовлюсь, а бабушка что-то вспоминала… Вдруг стучится кто-то. Тетя Хотитджа вышла посмотреть, кто это к нам пришел. Оказывается, Лачин. Заходит, говорит так вежливо: «Ах, какая вы обманщица, Парвин, Мы с лейтенантом Кагелем приехали за вами, а вас дома нет. Соизволили гулять с каким-то мальчишкой». — Парвин смеется. Я спрашиваю:
— Так и сказал «с мальчишкой?» А откуда он знает, что ты была со мной? Люди из дворца видели, передали ему, наверно?
— Похоже на то… Он приехал один. Просит меня: «Парвин-ханым, не хотите ли поехать со мной ка прогулку,
— Ха! — обрадовался я. — Неужели? Куда же делись лошади?
— Кто их знает, Гусо-джан! — смеется Парвин. — Кони были и не стало. Кто-то увел скакунов.
— Что же дальше?
— Дальше? Искать он начал. Сам Сердар Моаззез дал распоряжение обыскать все дворы в Боджнурде, обшарить все его окрестности. Ведь двух самых лучших коней украли. У Лачина был вороной ахалтекинец, а для меня приготовил коня лейтенанта Кагеля: белого в черных яблоках. Обыскали все дворы, закоулки: кони словно в землю провалились, нигде их нет. Тогда Лачин начал клеветать на сына тетушки Хотитджи, Мансура. Вроде бы это он украл коней. Мансура вызвали на допрос, выпытывали… Но что он мог сказать, если не видел этих четвероногих лебедей. Мансур в это время был на работе в кузнице. Когда его на допрос вызвали, бабушка моя рассердилась. Пошла к Моаззезу и говорит ему: «Да как он смеет, этот Лачин, наговаривать такое на моего верного слугу!.. За каждого человека, которые живут в моем дворе, я сама отвечаю и никто больше!» Сердар Моаззез передал Лачину, что бабушка разозлилась на него. Лачин опять прибежал, извинения просит у бабушки, а та его отругала как следует и выпроводила…
— Слава аллаху! — радуюсь я. — Будет знать, как к моей Парвин приценяться!..
— Ты не беспокойся, Гусо-джан, — весело говорит Парвин. — С чем приедет с тем и уедет. Иди приоденься и куда-нибудь пойдем. Ладно?
— Все дела отложу, а к тебе приду, моя Парвин.
Звезда счастья всходила надо мной.
Через несколько дней, когда я подходил к Киштану, меня остановили двое сельчан.
— Не встретил их?
— О ком вы?
— Да об этих боджнурдских дармоедах!
— Нет, не видел. А что случилось?
— Ночью сегодня они проехали через Киштан. Но раз ты их не встретил, значит, свернули на Сияханскую дорогу.
— Бежали из Миянабада, что ли?
— Тихонечко ушли, перетрусили… Могло быть для них и хуже. Ходоу-сердар не пощадил бы боджнурдских шакалов.
Эта весть меня ошеломила, но не обрадовала. Враг отступает, не приняв боя. Значит, штурма, к которому мы столько готовились, не будет!
В Миянабаде, прохожу мимо ресторана, слышу знакомый голос:
— Эй, почтальон! Зайди-ка!
— О, это вы, комендант! Чем могу служить?
— Хочу тебя спросить кое о чем… Боджнурдские барбосы удрали и моего коня с собой прихватили. Понимаешь? Ты их по дороге не встретил?
— Да нет, господин комендант. Они, наверное, через гору Сияхан направились. Если б через Пальмис, я бы обязательно их встретил. Только непонятно, как же они коня украли? Вы, наверное, забыли закрыть калитку?
— Ну и бестолковый ты, почтальон! Калитка была на замке. Когда пришли фарраши и постучали, я сам им открыл калитку и сказал: «Я ваш раб, готов служить вам!» Фарраши тогда говорят: «У нас коня Не хватает, придется у тебя, господин комендант, взять. На время! Только до Боджнурда доедем, потом назад приведем».